До самого вечера он бродил воодушевленный, не в состоянии сосредоточиться на чем-то, кроме подарка Мары. Губы полыхали от поцелуя, а вместе с ними полыхало и душа. Принимая позднюю ванную, Марк наконец смог немного расслабиться и даже задремать – день без активной учебы оказался для него более утомляющим, чем целый день труда. Однако в дверь банной комнаты постучали, и Марк, лениво дав разрешение войти, даже не приоткрыл усталых глаз.

Но ни шелеста одежды, ни звука мягкой обуви не раздалось. Открыв глаза, Марк увидел перед собой Аглаю. Ее рыжие волосы ниспадали до самого пола, окутывая обнаженное, белоснежное тело неукротимым пламенем. Ее грудь, плечи и руки были покрыты яркими оленьими веснушками, а лицо выражало одновременно желание и робость.

«Это подарок на день рождения?», – мама прозвучала излишне смешливо, и Марк тут же велел ей замолчать.

– Что ты делаешь? – он напрягся всем телом, вжавшись спиной в стенку кадки. Но Аглая перекинула тонкую изящную ножку через бортик ванны, затем – вторую, осторожно, упираясь руками в бортики, погрузилась в горячую воду. Вода жарко пролилась через край. На ее белом теле плясали тени от беспокойных огоньков печей. Глядя в глаза юноше, она медленно подалась вперед, протягивая нежные руки к его лицу.

Его охватывало волнение. Они находились в одной воде, и ее ступни касались его ног, он мог чувствовать ее пальцы, видел ее маленькую грудь, к которой липли мокрые от воды и жара рыжие локоны.

Марк ответил, склоняясь ей навстречу. Ее горячие губы впились в его рот с жадностью, словно Аглая оголодала, а его губы – самая сладкая пища. Ее руки опутали его шею, она прижалась к нему мокрым, голым телом, обхватив его бедра ногами. Он снова согласно подался вперед, обнимая и гладя ее спину, цепляясь пальцами за волосы, обхватывая тонкую шею, неловко, смущенно, но с каждым разом все более смело касаясь бедер. Аглая подрагивала от прикосновений.

Она перехватила его беспокойную ладонь и положила ее себе между ног. Марк инстинктивно поддавался каждому ее прошению, позволяя Аглае руководить им, бессловесно, интуитивно.

Отпрянув, она сильнее прижалась к нему бедрами. Было неясно, стоял ли жар в комнате, или этот пар на самом деле исходил от ее тела. Покачиваясь вперед и назад сначала медленно, потом быстрее, она расплескивала воду. Марк впился самыми кончиками пальцев в ее бедра, его руки тяжело, сильно прижимали Аглаю, словно хотели быть еще ближе, еще сильнее слиться воедино.

Схватив его за кудри, Аглая прижала его лицо к своей шее. От тела пахло выпечкой, березовой водой и чем-то горьким – так иногда пахли простыни. Марк попытался различить в запахе кожи нотки хвои, но не учуял их.

Губами он прижался к тонкой коже на шее, от чего Аглая протяжно застонала. Ее стон сливался со словами, которые в силах понять только сама девушка. От этого звука у Марка внутри все перевернулось и запылало с новой силой, и он стал покрывать ее грудь и шею новыми поцелуями. Она хрупкая, тонкая, и всякий раз, чувствуя под руками позвонки, Марк думал: какой будет мягкая, нежная кожа Мары?

Аглая тяжело дышала. Воды в кадке становилось все меньше – она плескалась на пол. Марк, будучи не в силах совладать с доныне неизвестным чувством, крепко обхватил ее бедра руками и подался вперед, навалившись так, что теперь Аглая упиралась спиной в бортик. Он вжал в него девушку с такой силой, что она съежилась, как кролик, и перестала дышать. Аглая крепко обхватила его корпус ногами, ее коготки впились в его спину, но он не чувствовал боли.

За пеленой закрытых глаз стоял образ Мары. Ее тонкая алеющая улыбка, длинные черные волосы, достигающие округлых ягодиц, пышная грудь, которую уже не скрывало ни одно платье; ее округлый небольшой живот, мягкие руки, аккуратные ноги… Наконец он осознал, что все время, глядя на нее, испытывал лишь стыд от собственных желаний. Желаний не только обнимать, целовать и гладить ее, но и коснуться голой кожи под платьем, ощутить горячность, мягкость, вес ее белого тела.

Жар отступал. Юноша обмяк и, тяжело дыша, откинулся на спину, свесив руки с краев кадки. Ноги Аглаи по-прежнему лежали на его бедрах, но теперь тело ее расслабленнее, мягче, холоднее. Он коротко взглянул на нее. Она убрала пряди волос за уши и, поднявшись, вылезла сначала из кадки, а затем вовсе вышла из комнаты, не бросив ни взгляда, ни жеста.

Какое-то время он лежал в остывающей кадке, в которой почти не осталось воды. Затем поднялся и, не вытираясь, вышел в комнату. На полу прослеживались мокрые следы от босых ног Аглаи, а теперь к ним добавились и длинные отпечатки мокрых ступней Марка. Он упал на постель, уперся локтями в колени, закрыл руками лицо и разрыдался.

«Малыш, мне непонятна твоя боль».

– Я и сам ее не понимаю, мама, – он вытер лицо тыльной стороной кистей. Успокоение пришло так же мгновенно, как слезливая истерика. – Я не понимаю себя. Нет, не так. Я не понимаю Мару! Я, наверное, люблю ее. И мне не нужна другая девушка.

«Разве Аглая не красива?»

– Красива. Она не та, – в непонятном порыве он схватил с прикроватной тумбы свой миниатюрный портрет и в обезумевшем отчаянии уставился на себя. – А я? Я – красив? Почему она не смотрит на меня, как на… как на… на Дауда?!

«Ты самый красивый в мире юноша. Любая женщина захочет быть с тобой».

– А Мара? Я не знаю, как она ко мне относится. Она то избегает меня, то целует.

«Зачем тебе нужна твоя сестра? Она мешает обрести настоящую власть, отвлекает тебя…»

– Власть меня не интересует. Мне нравится то, что я чаще бывают с Марой. И не называй ее моей сестрой, Мама!

«Тебе не нужны другие женщины, кроме меня, Воробушек. Все они принесут тебе зло. Мара принесет тебе зло».

– Хватит, замолчи, – он отмахнулся, замер в тишине. Мама и правда молчала.

Утренний стук слишком резко вырвал Марка из сладкого сна. Он с трудом поднял лохматую голову от подушки и хотел сказать, чтобы за дверью подождали, пока он оденется, но гость нетерпеливо дергал за ручку. Энар, шумя доспехом, очутился сначала в дверном проеме, а затем и у