Тогда, в комнате, спросила – люблю ли тебя.

До одержимости – которую скрываю, словно самый страшный грех.

Это мое последнее письмо тебе.

Я возвращаюсь через неделю.

Навечно преданный тебе Азаров.

Я провела пальцами по буквам, которые пронзали сердце тысячей стрел. Запрокинув голову, чтобы не дать пролиться слезам, отшвырнула от себя ненавистную, но желанную бумагу в камин – пламя сожрало письмо за считаные секунды. Я вышла из комнаты и пробралась в конюшню, где с радостным ржанием встретил Нарсиль – белоснежного окраса конь, которого подарил Азаров на семнадцатилетие. Достала из кармана яблоко и протянула скакуну, начав поглаживать между глаз и по гриве, успокаивая животное. На улице стояла глубокая ночь, так что отец или мать не схватятся, разве что Антонина разболтает, что видела меня, выходящую из комнаты.

Дождавшись, когда Нарсиль прожует яблоко, открыла загон и вывела его из стойла. Ловким движением запрыгнула на спину без седла и несильно ударила пару раз по бокам, задавая ритм. Скакун побежал рысью в сторону леса, скрываясь среди массивных деревьев. Лишь когда конь взял разбег, я крепко прижалась к его шее, зарывшись носом в гриву, пахнущую соломой и мылом, и позволила разреветься в голос.

Не знаю, что затронуло душу больше – признание Азарова или то, что он так и не понял, какую боль причинил своим уездом тогда.

Глава 50

Григорий Азаров

Добро пожаловать домой

Прошел год с момента уезда из родных стен.

Сплюнув кровь на землю, три раза постучался и вымученно улыбнулся, встретив на пороге Антонину. Женщина прижала ко рту ладонь, чтобы не закричать. Возвращался из Смоленской области верхом на лошади, мне не повезло – один очаг, который пропустил, решил напасть и напитаться плотью путника.

Семеро на одного, благо крови, которая пролилась на грешные земли, хватило, чтобы призвать собственных сущностей, но одному дикому удалось напасть со спины. Разорванная в клочья рубашка, которую пришлось выкинуть по дороге, едва ли уцелевшие штаны и множество глубоких ссадин на теле, которые наверняка заживут неровными шрамами…

– Тебя что, бесы драли? – сердито, но испуганно произнесла Антонина. Я едва ли сдержал улыбку – настолько прозаично и реально звучало данное высказывание.

– Разбойники напали по дороге. Классика жанра – нужны были деньги.

– Которых ты с собой не носишь, – с упреком произнесла прислуга и, спохватившись, отошла в сторону, пропуская внутрь.

– Не вижу смысла в этих железках и бумажках. Всегда можно договориться, а если не получится – заставить. К тому же все, что брал с собой, я потратил.

Я сморщился, переступая порог, – рана в боку начала кровоточить, вызывая ноющую боль.

– Я вызову врача. – Антонина закрыла дверь, развернулась и хотела было выйти из небольшой каморки, которая служила проходом во владения замка, но я схватил ее за запястье и мотнул головой, когда женщина обернулась и, сбитая с толку, пару раз моргнула.

– Не смей. Пройдет.

– Единственное, что может пройти, – это твоя жизнь к утру. Не глупи, я быстро.

– Не. Смей.

Прорычав, произнес я, чувствуя, как сила окутывает прислугу, заставляя послушаться. Она пару мгновений стояла не шелохнувшись, а затем медленно кивнула, как заведенная кукла, которая вот-вот заглохнет.

– Саша где?

– В комнате, – протяжно сказала Антонина, – спит уже часа как три.

Я убрал ладонь с запястья женщины и прошел мимо, схватив со стола дырявое полотенце, которое, судя по всему, принесла служанка на плече – вытирала им посуду или стирала пыль, чтобы та ненароком не попала в еду. Прижав ткань к ране, прихрамывая, направился прочь из душной комнаты и, проходя мимо вывешенных на стенах портретов императоров, пытался отыскать признаки загробной жизни, но правители, видимо, тоже решили отдохнуть от суматохи дня.

Полотенце в руках намокло, напитываясь кровью. Я шел словно в бреду – бес скользил тенью по стене и пытался что-то сказать, но в голове было только одно – найти силы дойти до Саши. Я оставил его, как верного пса, в Москве.

Прошел год с нашей последней встречи тогда, ночью, когда оставил ее одну, не объясняя причины. Только спустя столько времени смог осознать, каким был дураком, что не нашел нужных слов и не сказал всего. Но поймет ли она меня? Простит ли сейчас?

Я отшвырнул полотенце на пол, чувствуя, как с него начала стекать кровь. Дверь Саши была приоткрыта – девушка всегда оставляла небольшую щелочку: вдруг на нее нападет нечисть и никто не услышит криков? Я не стал переубеждать ее в обратном и лишь поддержал идею, обыграв все в свою сторону – использовал дар целительства, порядка сотни раз стоял около кровати на протяжении часа и вселял в душу покой, в мысли порядок, а во сны только моменты, когда Саша испытывала радость. После того как все кости на пальцах оказывались сломаны, уходил в свою комнату, где предавался беспокойной дреме: страхи, сомнения девушки теперь были полностью в моей власти, я прогонял их через себя и воссоздавал новые силы для следующего дня.

И сейчас, войдя в комнату, едва сдержал порыв забрать весь страх и сомнения девушки себе, но не мог – она наверняка почувствует мое присутствие: хриплое дыхание, металлический запах крови могут выдать с головой.

Стараясь перебирать ногами как можно тише, забрал волосы пятерней назад и сел на колени перед кроватью, не в силах отвести глаз: русые волосы раскидались по подушке, пухлые губы приоткрыты, вздернутый нос, густые ресницы. Руки задрожали от непреодолимого желания прикоснуться к ней, заявить, что вернулся, но она наверняка знала это из письма.

Поленья в камине почти потухли, перестав даровать тепло. Саша заворочалась и, глухо застонав во сне, натянула одеяло до самого носа, укрываясь от холода. Встав с пола, я прошелся до камина и, взяв кочергу, расшевелил почти что прогоревшие угли – они вспыхнули с новой силой и накинулись на одинокое полено, лежавшее в углу. Взяв металлический предмет раскаленным концом, крепко сжал челюсти и прислонил к ране – комнату моментально окутал аромат жженой плоти, которая шипела и мучительно затягивалась.

Три, два, один.

Резко дернув кочергу, тихо выдохнул через рот и положил ее на место, второй рукой облокотился о камин, пытаясь прийти в себя. Взгляд непроизвольно зацепился за небольшой, знакомый до боли кусок бумаги – сжав челюсть, чтобы не взвыть от боли, наклонился и поднял прогоревшее не до конца письмо, которое писал Саше.