– Не успеем за день, – честно возразил казак. – Деревня-то, чай, не маленькая.

Атаман покусал губу и недобро прищурился – не любил, чтоб ватажники так вот, запросто, со своими мыслями поперек батьки лезли:

– Вижу, что немаленькая, у самого глаза есть. Не обо всей деревне покуда речь – огородим во-он тот домишко, – Матвей показал рукой. – Он и большой – коли потесниться, на всех места хватит – и крыша там есть.

Отошедшая чуть в сторонку – знала, не шибко то нравилось мужу, когда молодая жена во время дел важных рядом вертелась – Митаюки-нэ глянула на указанный дом и вздохнула.

Дом девичества! Сколько с ним всего связано – и подружки, и мудрые наставницы, и веселье по ночам, и первые охи-вздохи по молодым парням-воинам… Детство там прошло и юность.

– Ну, что встал? Ступай, Ухтымко. Возьми кое-кого сразу – деревья подходящие присмотри, а я потом всех отправлю. Понял всё?

– Понял, атамане. Сделаю.

Сунув, наконец, саблю в ножны, Ухтымко побежал к ватажникам:

– Яшка, Ферапонт… и ты, Тошка! За мной. Секиры с собой прихватите… А лучше – топоры.

Хоть и нелегкое это было дело – не столько рубить, сколько таскать из лесу срубленные стволы, вкапывать – а все ж к ночи управились, ухайдакались, правда, все. Хорошо еще, девы сир-тя, полоняницы бывшие, а теперь уж не пойми и кто – помогли, как сумели – жилистые оказались, выносливые, работали ничуть не хуже казачек – Олены, Устиньи, Онисьи. Авраамка тоже увязалась, младенца своего беременной Тертятке доверив – стыдно было без дела сидеть. Что и говорить, те, кто на сносях – тоже ваньку-то зря не валяли: пойманную в озере рыбку почистили, костры разожгли, да зачинали уже и ушицу готовить. В трех больших котлах: в одном – налимья, в другом – щучья, а в третьем – осетровая. Духовитая выходила ушица – Тертятко к заброшенным огородам сходила, нарвала приправ.

Огородив частоколом небольшую площадку перед входом в дом, ватажники похлебали ушицы да повалились спать – так все устали, вымотались, что даже песен не пели, и даже не любили чернооких дев. Впрочем, младой Яшка Вервень все ж прилег под бочок к одной – темноглазой, стройненькой, проворной – звали ее Ябтако.

– Эй, Ябтако-нэ, – дождавшись, когда изо всех углов бывшего девичьего дома послышится громкий храп, Яшка погладил девушку по плечу. – Устала?

За время жизни в остроге все полоняницы уже более-менее сносно говорили по-русски, казаки же, в большинстве своем, языком сир-тя не особо заботились – старшие колдовскую речь знали, и ладно, а мы что ж… мы молодые ишшо! Так многие считали, да только не Яшка – запала в душу его младая пленница-дева, так запала, что едва не поссорился из-за нее с друзьями-приятелями – не давал, как обычно, на троих, злился, саблю вытаскивал, мол, девка эта – моя! Дружки хохотали – твоя так твоя, кому она нужна-то – да, глазки – звездочками и на мордочку красна, так ведь плоскогрудая, тощая – ребра торчат!

Да… тощевата… и грудь не ядрами пушечными. А вот Яшке – нравилась! Всех отбил, а сам… сам вдруг без ласки остался – просто уже не мог, не хотел брать Ябтако силой.

– Эй, Ябтако… Спишь?

Молодой казак снова погладил девчонку по плечу, немного полежал, прислушиваясь к ее тихому дыханию, затем осторожно засунул ладонь под кухлянку, ощутив волнующее тепло юной шелковистой кожи…

– Не сплю я, ага, – Ябтако резко повернулась к Яшке лицом и свистящим шепотом, прямо в лоб, спросила: – Ты зачем ко мне пристаешь? Прямо здесь хочешь? Так ведь люди кругом… не стыдно?

– Мне с тобой ничего не стыдно!

– А за меня?

– Слушай, Ябтако, – покусал губу юноша. – Я тебе совсем не нравлюсь? Вот нисколько-нисколько? Или у тебя там, раньше, кто-то был?

Девчонка сверкнула глазами:

– Может, и был. А, может, и не был. Тебе какое дело? Ты дом мой разрушил, братьев убил! Если хочешь – так не стесняйся, как всегда, бери меня силой… вот только глазки не строй и разговоры не разговаривай – противно мне их слушать, вот!

– Другим-то не противно…

– Другие – это другие, а я – это я.

– А ну-ко хватит там! – прикрикнул из угла какой-то казак. – Всю-то ноченьку – ши-ши-ши, ши-ши-ши – надоели. Спать дайте, ага!

– Да кто не дает-то?

– Дак вы! Ежели тебе, паря, не спится, так иди, вон, в дозоре Ферапонта смени.

Затих Яшка, отвернулся от Ябтако – обиделся. Ишь ты, гордая! Да ей дорога-то одна – в монастырь, после всего, что было. Впрочем, нет у них никаких монастырей – язычники, хари некрещеные. Ишь ты… спит. Или притворяется, говорить не хочет? Ладно, утром поговорим… уж там не отвертится, еще поглядим… ага… все ж не хотелось бы силою… не, силой больше – никак.

Утром все казаки, кроме дозорных, снова отправились по бревна – Матвей Серьга все хотел окружить дом девичества частоколом со всех сторон… хотя бы один этот дом, чтоб в случае чего было где укрыться. Правда, на этот раз уже никто жил не рвал, все делали основательно, не спеша и девок уже к тяжелым работам не привлекали, те по хозяйству хлопотали, обживали неогороженный «посад» – ставили чумы, потом отправились к озеру за тростником – крыть крыши хижин. Главной во всех женских делах была Митаюки. Русских бледнолицых дев она умело отвлекла на уху, на рыбу, к озеру же повела лишь своих, сир-тя…

Там, в камышах, и стала им на мозги капать, говорила хлестко, безжалостно:

– Вот что девы, всем вам понять надобно, что в прежнем вашем селении никто вас уже не ждет и никому вы там не нужны. Почему – объяснять надо?

– Да не надо, – махнула рукой ясноглазая Ябтако. – Понимаем мы все, не дуры. Знаем, что к прежней жизни ходу нет.

Оглянувшись по сторонам, Митаюки подбоченилась и неожиданно для всех улыбнулась:

– А вот тут ты не права, милая! Прошлое не воротишь, нет, но вот здесь, на этом месте, можно такую же жизнь, как раньше, устроить!

– Да уж, как раньше… – всхлипнула одна из дев. – Мне домой хочется, к маме…

– Нет у вас больше дома! И родичей нет! – жестко бросила Митаюки-нэ. – Все пропало… Но здесь… здесь – появиться может! Снова по-нашему заживем, как привыкли – селение, праздники, дом девичества. Все восстановим, все нашим будет!

– А… а как же дикари бледнолицые? – Ябтако с сомнением качнула головой. – Они что, так вот нам и отдадут всё?