Этой ночью Вояте спалось плохо, болели ушибы, и семь вёрст до Пестов он предпочёл одолеть на Соловейке. Странно, но после драки его страх перед отцом Касьяном весь куда-то улетучился, да и от прежнего почтения к иерею ничего не осталось. Увидев поутру побитое лицо попа-обертуна, Воята с трудом сдержал усмешку. Когда-то, в молодые годы, и тот умел драться, но с тех пор давно отвык. К своим жертвам он в зверином обличье приходит, а в человеческом – ряса в ногах путается…

Благодаря уговору, в ближайшие дни Воята мог за себя не бояться – пока не достанет Апостол.

– Ты что же – поверил ему? – выслушав рассказ о ночной схватке, Еленка всплеснула руками.

В голосе её звучало недоверие и даже враждебность. Голубые глаза были заплаканы, но в них же горел вчерашний гнев.

– Не даст он жизни ни тебе, ни Тёмушке, – продолжала она. – Не таковский он, чтобы врагов своих миловать. Брата не пожалел – а тебя, думаешь, пожалеет?

– Не то чтобы я ему верил… Но Апостол нужно достать. Сдаётся мне, он его боится. – Воята понизил голос, хотя они были в бедной Еленкиной избе вдвоём. – Правду ли он сказал, что книги Панфириевы власть над змием Смоком дают или нет…

– Может, и правда. Может, змий моего отца и задавил там, на озере. Он перед тем, как идти, Апостол всё читал.

– Расскажи толком, как всё было.

– Было это перед Ярилиным днём – Ярилой Огненным, – начала Еленка. – Девятуха была, помню…

– Стой! – Воята поднял руку. – Не пришлась ли на тот день Ульяния – пятница великая?

Еленка помолчала, сосредоточенно впоминая то лето.

– Может, и пришлась… Помню, Пасха была перед Иако-вом-апостолом.

– А видели в небе звезду… чтоб стояла над озером? – спросил Воята, и сердце замерло.

– Да. – Еленка медленно кивнула. – Говорили, что та звезда – знамение змиево в небесах, аки звезда великая, сходит змий превеликий от небес огнём. Дурное то знамение, великие беды предрекает. Так и вышло. Змий будто в озеро кинулся и пропал. Народ вышел смотреть, что и как, потом прибежали к нам: беги, говорят, Еленка, там отец твой, поп Македон… Лежит он у самой воды, ну, там, где берёза…

– Где Тёплые ключи? Хорсовы врата?

– Ты знаешь… про врата?

– И про мост тоже знаю. Там он был?

– Там. Лицо синее, чёрное… ладони в кровь стёрты… ран никаких не было. Сказали мужики, удавили его.

– А на горле? Когда человека душат, руками или петлёй, на горле же след остаётся. Был такой?

– Н-нет… – с сомнением ответила Еленка. По её напряжённому лицу, по горестному выражению глаз было ясно, что сейчас она пытается как можно полнее увидеть в памяти то зрелище, какое предпочла бы забыть. – Посинел он весь… но чтобы след на горле… нет. Надо бабу Ульяну и Степаниху спросить – они обмывали… ой, Степаниха-то померла.

– Ты бабу Ульяну знаешь? – Воята оживился.

– Ещё б не знать. Она баба добрая… Хотела Тёмушке крёстной матерью быть, да тот не дал отчего-то… Он не любил её издавна, а что она ему сделала? Даже не в нашей деревне живёт.

– А в какой?

– Ну… В Видомле вроде… а может, в Шишиморово.

– Ин ладно. Погоди, я поразмыслю.

Похоже, что смерть отца Македона очень тесно связана с Великославлем. Был тот самый день – когда великая пятница Ульяния пришлась на Девятуху. Встала над озером звезда – будто огненный змий. Апостол… Уж не видел ли отец Македон город под водой? Может, пытался сам его вернуть? И тут его смерть настигла. Видать, от рук того, кто очень не хотел, чтобы город возвратился. А кто это такой – уже теперь ведомо…

– У него Апостол был при себе?

– Нет. Дома лежал. Я потом его нашла, как пожитки разбирала… бедным отдать.

– И что?

– Глядеть на него не хотела. Кабы не он… может, батюшка мой был бы жив. А тот ведь спрашивал про него. Я думаю: к чему ему тут быть? Ещё кого-нибудь до гибели доведёт. Муж и так… ну, ты знаешь. Уже двоедушником сделался. Получи он Апостол – совсем сбесится. Я и надумала…

– Что?

– Отнести его…

– Куда? – терпеливо выспрашивал Воята, поскольку был уверен: со следа этой тайны он уже не сойдёт.

– Пойдём. – Еленка со вздохом поднялась. – Отведу. С того лета я сама и не бывала там, все тропки, поди, заросли…

* * *

Пошли сначала по дороге на Божеводы, хорошо всем известной, но боковые тропки всё сужались, и вот Воята обнаружил, что Еленка ведёт его через лес. Когда-то здесь была тропа, но от неё остался только заросший травой просвет между деревьями, обрамлённый, будто стражей, тонкими осинками и невысокими молодыми елями. По сторонам бывшей тропы зеленели пышные кусты папоротника. Потом начался бурелом – сваленные деревья, засыпанные сучьями и старой листвой, тянулись вдоль тропы шагов на сто.

– Это когда он помер… – Еленка показала на бурелом. – Ну, отец их… старик…

Волхв Крушина, сообразил Воята. Видно, Еленка не хотела называть его имя вблизи прежнего обиталища, и он тоже воздержался. Как нередко бывает, дух сильного колдуна, по смерти вырвавшись из тела, бурей прошёл по лесу, ломая и валя деревья. Представив эту мощь, Воята содрогнулся и перекрестился. Вот ведь бесовская силища живёт в крови отца Касьяна! Да только не сильнее силы Божьей…

Несколько раз Еленка сомневалась: останавливалась, озиралась, шептала что-то.

– С тех пор не бывала здесь… – оправдываясь, пояснила она. – Восемь лет. А к избе и до того никто не ходил. Может, он сам и путает…

Два раза им приходилось возвращаться назад, обходить бурелом, искать переправу через неглубокий извилистый Крутицкий ручей. Пробрались через поваленное бревно, держась за ветки и ступая кое-где по камням в русле.

Дальше Еленка старалась держаться вдоль ручья. Жаловалась, что путь сильно зарос и она не узнает местность, но ручей приведёт куда надо. Оба устали и взмокли, давно промочили ноги, у Еленки вся понёва была в прилипшем соре. Мелкий лесной сор противно лип на вспотевшую кожу, сыпал за шиворот. Даже Воята, парень крепкий, запыхался бродить через высокую траву, лазать через бурелом, продираться сквозь кусты. Найдя