Голые пальчики. Чудесные точёные ноготочки.

Ничего, кроме банальностей, в голове Смирнова не всплывало.

Ну ладно, пусть так. Пусть даже лик его там — на золотой монете, что с того? Всё равно попирает дева речная этот его лик своей божественной босой ножкой. Смирнов для неё — весь из тёмного прошлого, из липкой тьмы эсэмэсок, из сетевой болтовни, из постоянного вранья. Не могут они совпасть. Никогда! Потому и старался Смирнов смотреть не на серый песок, а на эти голые пальчики, чудесные точёные ноготки, ему бы и трёх рук сейчас не хватило их пересчитать, а выше — смуглые щиколотки, голое колено с едва заметной царапинкой.

Хочу, чтобы перевезла на материк, затосковал.

Всё надоело, сил нет. К чему ни прикоснёшься, всё тает. Кого ни увидишь, все — не мои, с кем ни заговорю, врать начинаю. Без всяких причин. Так привык, наверное. Хмуро поднялся, потребовал: «Убери ногу!» На этот раз действительно твёрдо решил: хватит! Если орёл, пусть перевезёт на материк. И спохватился, горько обожгло душу. Как же это она перевезёт, если его рука даже сквозь деревянную лодку проходит? Ни обнять, ни прижаться, ни почувствовать дыхание. Это как если бы Чапаев нагрянул вдруг со своим эскадроном в Новосибирск — баб с гиканьем гонять по Красному. Гикай не гикай, не ваша Маша. Из другого времени. Не твоя. И никогда твоей не будет. Это только умный академик Будкер и его миловидные лаборантки — совпали. По желанию Будкера.

Сжал зубы от горечи, и дева речная, будто опять прочитав его мысли, ножку с монеты убрала и засмеялась: «А ты коснись. Ты не бойся».

И он медленно протянул руку.