Сегодня в Приюте объявили карантин. Все ученики были заперты в корпусах, и проекции Узлов оказались недоступны. Официально — в целях профилактики, чистки энергетических каналов.

Но на деле Учитель, Павел Алексеевич Астахов, хотел, чтобы они ничего не знали. Чтобы никто не услышал вдруг пробудившееся древнее дыхание.

Узлы школ на алтаре мироздания пульсировали каждый по-своему. Одни глубоко, мерно, как сердцебиение у спящего титана, другие — нервно, хищно, будто чьи-то когти скользили по спинному хребту школы, выискивая слабые места.

Всё было в пределах нормы. Пока.

А главное — с минуты на минуту пришелец должен сдохнуть… именно этого Астахов ждал.

Приют Длани Предков всегда был прибежищем для бастардов и сирот из знатных родов. Здесь тысячелетиями учили тех, кто потом должен без колебаний вырезать сбой. И охранять узлы школ от любого, чьё тело звучало иначе.

Это место сбившиеся всегда обходили стороной. Те, у кого ритм звучал иначе, боялись Приюта сильнее любого ночного кошмара. А этот… пришёл сам. И к тому же назвал себя Мирошиным.

И засмеялись от этого только ученики.

Имя это было вырезано из архивов, стёрто из свитков и запрещено раз и навсегда. Те, кто родился за последние почти две тысячи лет, не могли его знать. Но ЭТОТ произнёс его, и в груди Астахова в тот миг кольнуло старое беспокойство, знакомое с юности.

Вкус близящихся неотвратимых перемен.

Две тысячи лет назад имя Мирошина было синонимом бедствия. Тогда рухнул главный первородный Узел, Рваного Ритма, разбив ритм мира и выпустив наружу энергию, которая едва не поглотила остальные школы.

Ученики полегли тысячами, города обращались в пепел. И только воскрешение архимастеров всех школ позволило остановить беду.

С тех пор имя Мирошина стало символом того, о чём нельзя вспоминать, — кошмаром, надёжно запертым в самых глубоких архивах.

Астахов ещё помнил, как сжигались свитки, как ломались скрижали школы Рваного Ритма. Узел разорвали и похоронили глубоко в земле, назвав его сбойным, алтарь растащили по частям возникшие новые 12 школ, переустроившие миропорядок.

Астахов лично видел, как стёрли память тем, кто ещё мог помнить эту катастрофу. Как менялись их лица.

И теперь имя архимастера снова прозвучало… от живого человека.

Однако Астахов сам участвовал в той резне, на которую они решились, чтобы извести весь род Мирошина, когда это имя было ещё кличем бунта. Тогда Павел Алексеевич, которому накануне исполнилось две тысячи и двадцать три года, был совсем юнцом. Кандидатом, стремящимся зарекомендовать себя на роль шедшего по Пути. И уж он-то знал, что от памяти Константина не осталось и следа.

Нет, уродец в Подземелье не мог быть потомком Мирошина. Но всё же… в нём звучало нечто слишком знакомое.

Вот только Петр Алексеевич жил слишком долго, чтобы верить в россказни и чушь. Во что учитель верил, так это в вероломность мастеров других школ. Скорее всего, этого мужчину, кстати, отнюдь не молодого, просто подослала одна из двенадцати школ. Война за Узлы ведь никогда не прекращалась, она просто стала… тихой. Скрытной. И враги, похоже, хотели ударить туда, где никто не ждёт.

Приют. Слабый узел, заброшенный край. В услугах «убийц сбившихся» никто давно не нуждался…. Пропащим местом Приют давно считали все, даже свои. И каждый нет-нет, а пытался нанести удар, несмотря на формальную независимость Приюта от Школ.

Что если поэтому вероломный враг и подослал этого «Мирошина» к узлу?

Но нет.

Не в этот раз.

У них ничего не получится. Павел был не так прост, чтобы вестись на дешёвую провокацию. Астахов за тысячу лет затвердил простое правило: бережёного бережёт Длань. И теперь мастер закрыл приют и вошёл в зал. Он наблюдал. Ждал, когда своими глазами увидит, как узника в Подземелье, как спичку, переломит древняя дремлющая сила.

И всё же… незнакомец не умирал. Павел хорошо чувствовал, что этот странный гость до сих пор жив. Оттого в теле Астахова теперь дрожало то самое чувство — древнее, знакомое, вселяющее животный ужас…

Астахов навсегда запомнил, как трещал мир, когда рвался последний Узел. И теперь… теперь он снова слышал этот звук.

Это и заставило старца действовать.

Он хотел предупредить возможный диссонанс Узлов.

И вот учитель застыл в центре зала, не касаясь земли. Его ступни висели над камнем, Астахов парил в воздухе, будто подвешенный к незримым узлам баланса. От его лба тянулись тонкие нити чистой силы — к углам зала, к сердцевине алтаря, к каждому гнезду жизненной энергии. Это был старинный обряд настройки, унаследованный от архимастеров Первокруга Двенащцати. Тогда школы ещё дышали как единый организм, без надобности то и дело регулировать каналы энергии.

Посреди зала стоял древний алтарь резонанса, вытесанный из метеоритного пласта. Если говорить точнее — одна двенадцатая часть алтаря Школы Рваного Ритма, некогда поделенная между всеми двенадцатью Узлами.

Некогда он и был тем самым зерном, из которого родился прежний мир. Был источником той энергии, что возвеличила Мирошина. Его импульс звучал, как кашель лёгких, залитых кровью. Судорожный, рваный, беспорядочный. Нынче Узел давным-давно считался спящим — и абсолютно безопасным.

Астахов был уверен, что всё останется как есть. Узел не отзовётся. Камень продолжит молчать. А «Мирошин» умрет. Так было веками.

— Сдохни же, тварь, — прошипел учитель.

Но… Пришелец не умирал.

Затем и вовсе начали происходить совершенно странные вещи. Сначала от Камня Рваного Ритма прошел один-единственный слабый импульс. За ним — второй. Третий. Звук нарастал, камера Подземелья отзывалась. Узел Рваного Ритма, что беспробудно спал, вдруг снова заговорил.

Остальные узлы в этот миг трусливо затаились, вслушиваясь в невозможное.

Астахов, нахмурившись, склонился над алтарём. Чёрный камень сбившихся, он видел, покрылся сетью трещин, будто в него вонзились корни из другого мира. Корни эти пульсировали, словно что-то древнее вспомнило, что оно живо.

Затем раздался негромкий треск, но в этом звуке было что-то такое, отчего хотелось сжаться. Так лопалась тишина, хранившаяся веками. Камень сбойных внезапно треснул по сердцевине.

— Что это…

Учитель не успел договорить. Астахова бросило в стену, как будто он — нашкодивший котёнок. Швырнуло играючи — его, достигшего ранга Мастера, способного направлять потоки…

— А-ах, — тяжело выдохнул Астахов, ударяясь спиной о стену и рухнув на пол.

Его трясло, в теле Павла ещё бился тот чужой импульс. Он на мгновение, всего на мгновение представил, что было бы, не пройди великая сила вскользь. И