Они свернули вправо и начали подниматься по широкой Ратушной лестнице, на половине пути столкнувшись с десяткой капрала Марека Цвака, устало спускавшейся вниз. Болотец с печальным видом приветствовал знакомых, но останавливаться поболтать не стал: холодная ночь на посту у Старых Страговских ворот явно вымотала беднягу, сероватая кожа стала совсем светлой, а кончик длинного носа так и вовсе побелел.

Возле самих ворот хлопотала дневная стража, готовясь отпереть массивные створки, обитые железными полосами. Глубоко утопленная в стене боковая калитка уже была распахнута настежь, возле неё капрал давал указания двум своим бойцам. Трое из ночной вахты, поприветствовав коллег, прошли под каменными сводами и оказались снаружи.

С этой стороны ворота были оштукатурены, поверх штукатурки слева был нарисован стоящий на задних лапах лохматый пёс, держащий в зубах золотой ключ; справа — дракон, тоже стоящий на задних лапах, со свечным фонарём в передней правой. Максим мельком оглянулся на эти аллегорические фигуры, потом снова посмотрел вперёд и едва заметно вздрогнул. Он уже видел эту картину раньше, но всякий раз неприятный холодок пробегал по позвоночнику, и в воздухе вдруг начинал мерещиться запах крови.

Чуть дальше по улице, справа, там, где, возможно, когда-нибудь предстояло появиться комплексу Лореты, на вытоптанном, будто плешивом, пятачке земли, возвышался на каменных столбах помост. В самом центре его стояла широченная колода, стянутая железными обручами, с полукруглой выемкой спереди, почерневшая от времени и впитавшейся в дерево крови. Позади лобного места, метрах в ста от него, сгорбился под пасмурным небом маленький костёл Святого Матфея, от которого протянулось к дороге запущенное и сильно заросшее деревьями кладбище, с одного угла подпёртое небольшим домиком. В одном из подслеповатых окошек, приходившихся почти вровень с землёй, теплился огонёк, но Макс при виде этой умиротворяющей и спокойной картины лишь снова вздрогнул: в домике жил градчанский палач.

— Зябко сегодня, — заметил Шустал, по-своему истолковав поведение приятеля.

— У вас рассказывают легенду о Драгомире? — поинтересовался Резанов, стараясь не смотреть больше ни на помост, ни на жилище палача, но всё равно не сумев отделаться от ощущения, что в сыром утреннем воздухе витает узнаваемый запах крови.

— Конечно. Вот тут вот, — Иржи кивнул на вход в костёл, — она и провалилась в преисподнюю.

Пан Чех, глядя на храм, торжественно перекрестился.

— А вот про колокольчики Лореты у вас точно не знают, — слегка улыбнулся Макс.

— Лорета — это же в Италии? — недоумённо посмотрел на приятеля капрал. — Там стоит хижина Девы Марии.

— Может быть, она и у вас будет стоять когда-нибудь. Ну то есть, конечно, её точная копия, а не сама святыня. К слову, если в этом здешняя история пойдёт так же, как и наша — то довольно-таки скоро. Мы с тобой, пожалуй, ещё можем застать её закладку, — Максим на секунду замялся, вспомнив, что появлению Лоретанского монастыря предшествовала роковая для чехов битва при Белой горе.

— Так что за легенда? — оторвал его от тревожных мыслей Шустал.

— Здесь, — Резанов обвёл рукой пространство луга с эшафотом, костёл, кладбище и подступающие к ним домики пригорода, — будет монастырь, а в одном из его зданий, там, чуть севернее, установят на башне часы и карильон.

— Что такое карильон?

— Это такой инструмент, из набора колоколов. Сейчас карильоны, насколько я знаю, в основном встречаются в Нидерландах.

— Не там ли уже который год тянется неслабая заварушка с испанцами?

— Именно. Так вот, говорят, что поначалу карильон на Лорете просто отбивал время — большие колокола звонили каждый час, а маленькие отсчитывали четверти. В те годы, лет сто спустя от наших дней, в Новом Свете жила бедная вдова со своими детьми, и детей у неё было ровно столько же, сколько колокольчиков на часовой башне.

— Да уж, это точно про Новый Свет, — хмыкнул Иржи. — Мы же об одном и том же месте говорим? — он чуть повернулся махнул рукой вправо. — Домишки у Оленьей канавы, над ручьём Бруснице? У нас про них шутят, что это самая богатая улица Праги, — Шустал улыбнулся, но улыбка вышла грустной. — Каждый дом там — «золотой». «У золотого колеса», «У золотого аиста», «У золотых яблок», ну и тому подобные. Только их обитателям эти названия богатства так и не принесли.

— Как и у нас, — кивнул Макс. — В общем, вдова была бедной, но у неё была нитка серебряных монет — подарок крёстной. Женщина хранила их, чтобы отдать детям, когда те подрастут. По монетке каждому. Но вот в Прагу пришла болезнь, и стала выкашивать всех без разбору — богатых, бедных. Вскоре заболел старший сын вдовы, она сняла с нитки монетку и пошла за доктором, но когда привела его — мальчик уже умер. Врач был человек честный и отказался от платы, ведь он, по сути, ничего не успел сделать. Тогда несчастная мать пошла в Лорету и заплатила этой монетой за отпевание сына, и большой колокол стал печально звонить по мальчику.

Пан Чех, оглянувшись на костёл Святого Матфея, снова торжественно перекрестился и Иржи, к удивлению Максима, присоединился к товарищу. На вопросительный взгляд приятеля Шустал пояснил:

— Упаси нас боже от всяких хворей. Я так подозреваю, что старшим сыном всё не кончилось?

— Едва вдова вернулась домой, как обнаружила старшую дочку в бреду и горячке. Снова сняла она с нитки монету, снова побежала за доктором, и снова не успели они ничего предпринять, как девочка скончалась. На следующий день умер третий ребёнок, потом ещё, и ещё. И каждый раз по ним звонил один из колоколов — всё меньший и меньший. Однажды ночью женщина проснулась от звона самого маленького колокольчика Лореты, и заплакала. Потом подошла к кроватке своего младшего и последнего сынишки — и действительно, тот уже не дышал. Колокол сам отзвонил по