обычного демобилизованного солдата, и совершенно другое — молодого заслуженного (не заслуженного, как известно, медалями не награждают) коммуниста. Шутка ли — стать членом партии в двадцать с копейками, да ещё в армии, да ещё будучи военным строителем, отношение к которым и в 50-х было не слишком... почтительным. Насколько помнилось Николаю Ивановичу, в эти годы они формально даже военнослужащими не считались. Ну, кроме работников тех частей, которые непосредственно подчинялись Главному управлению спецстроительства Минобороны. А именно такие как раз и использовались на строительстве НИИП№5 неподалёку от станции Тюратам в Кзыл-Ординском районе КазССР...
— И ещё я хотел попросить вас, товарищ Стрельников, сойти с нами в Грязовце, — сказал, завершая беседу, Коротченко. — Простая формальность. Чтобы потом не гонять вас туда-сюда как свидетеля. Ну, если конечно вы не торопитесь.
— Да нет, Глеб Матвеевич, не тороплюсь, — мотнул головой Николай. — До вечера меня дома не ждут, так что располагайте. Положено, значит, положено. Я понимаю...
— Ну, вот и отлично. А в Вологду мы вас на пригородном отправим. Лады?
— Лады...
* * *
В грязовецком привокзальном отделении милиции Николай Иванович провёл три часа. Относились к нему подчёркнуто дружелюбно и даже завтраком накормили. Потом появился прокурорский работник, и начались привычные по более поздним временам «танцы с бубнами». Опрос, протокол, опознание, опять протокол, уточняющие вопросы, очная ставка, шутливые размышления о том, как правильно квалифицировать дело и не перевести ли гражданина-товарища Стрельникова из свидетелей-потерпевших в категорию подозреваемых-соучастников.
Очухавшиеся грабители, ясен пень, изо всех сил пытались представить себя невинными овечками, незаслуженно пострадавшими от сбрендившего солдафона. Хорошо хоть, что это дело относилось к зоне ответственности транспортной милиции и прокуратуры и раскрыть его собирались быстро, на месте и по горячим следам. Плюс личность самого Стрельникова ни у следователя, ни у оперработников вопросов не вызывала. Так же как личность второй потерпевшей — здешней школьной учительницы.
А вот личности обоих задержанных вопросов вызывали целое море. Ни паспортов они с собой не имели, ни подтверждающих документов из сельсоветов-колхозов, ни, соответственно, регистрации, сиречь, прописки... Только справки об освобождении из мест не столь отдалённых, и те просроченные, да ещё и с запретом находиться и проживать в больших городах. Плюс кое-какие вещи явно криминального происхождения при них обнаружились, включая финку с кастетом — орудия только что совершённого преступления.
А вообще, этим чудикам дико не повезло. Причём, из-за собственной глупости. Ну, или жадности, как посмотреть. Наталья Владимировна (так звали учительницу) им, можно сказать, едва ли не с неба свалилась, когда они куковали в тамбуре (вероятно, после какого-нибудь удачного дельца в Ярославле или Данилове), прикидывая, где соскочить и залечь на дно на недельку-другую. И тут — бац! — какая-то тётка, прилично одетая, прётся в соседний вагон и как раз мимо них. Как упустить такой случай? Ну, вот они и не упустили... придурки...
Всё это Николаю Ивановичу рассказал прокурорский следователь. А затем повторил, когда в их комнатёнку ворвался какой-то мужик с фотоаппаратом наперевес, сходу представившись корреспондентом «Красного Севера».
Как сообразил потом Николай, в Грязовце в отделении его промурыжили как раз из-за этого — короткого интервью и нескольких снимков. В форме, с наградами и так далее. Не просто так, видать, старшина Коротченко сошёл с поезда вместе со Стрельниковым и скрученными уголовниками, а после, прежде чем заскочить обратно в вагон, долго кому-то звонил из дежурки. Начальству, в прокуратуру, горисполком, горком, местный корпункт... не суть важно. Главное, чтобы в итоге получилась нормальная такая пиар-кампания. Почти как в двухтысячных, только с поправкой на реалии пятидесятых.
«Моя милиция меня бережёт, преступление пресечено и раскрыто, преступники нейтрализованы, советские граждане никого в беде не оставят, поэтому все вокруг живы-здоровы, а коммунисты, как водится, всегда на переднем крае».
И как только это окажется в прессе, плюшки и пряники стопудово посыплются на всех участников действия, включая поездную бригаду, милицейский наряд и их непосредственное начальство. Ну, и товарищу Стрельникову что-нибудь обязательно перепадёт от щедрот родимого государства. Какая-нибудь «Почётная грамота» или даже «ценный подарок». Мелочь, а, как говорится, приятно.
Прежний Стрельников ничего бы такого, конечно, не понял и не осознал, но нынешний...
«А милицейские-то, ёшкин кот, каковы! Даром что социализм с коммунизмом строят на ниве правопорядка и соцзаконности, в рекламу они, оказывают, тоже умеют. Причём, не хуже потомков. Кто бы там что бы ни говорил про «тупой и дремучий совок» в ещё не наставшие времена демократии головного мозга и плюрализмов сознаний...»
* * *
Справку с пометкой «по месту требования», как обещал старшина, Николаю в отделении выдали, хотя сам он про неё уже позабыл. И на пригородный поезд потом посадили, причём, не просто на свободное место в каком-нибудь из вагонов (стареньких, жёстких, какие, наверное, ещё Гражданскую помнили), а в купе для сопровождающих в багажном полувагоне, что располагался сразу за паровозным тендером.
Поезда пригородного сообщения здесь ходили на паровозной тяге. Прогресс до них пока не добрался, но Николая это ничуть не расстраивало. В будущие времена, когда дизель и электричество практически вытеснили с железных дорог уголь и пар, а сам Николай Иванович был ещё пацаном, ему всегда нравилось смотреть на стоящие на путях паровозы. В шестидестых-семидесятых их ещё не бросали ржаветь на заброшенных полустанках и не отправляли массово на переплавку, а ставили в спецотстойники и продолжали обслуживать, поддерживая рабочее состояние.
В народе такие отстойники называли паровозными кладбищами. Николаю это казалось до боли обидным. Красивые мощные машины, сверкающие начищенной медью, сталью отбойников, соединёнными шатунами рядами колёс и воронёной гладью труб и котлов, выглядели настоящим воплощением силы и могущества тех, кто их создавал. А ещё, по сравнению с более эффективными и экономичными, но лишёнными внешней брутальности электро- и тепловозами, они казались Николаю Ивановичу своего рода... одомашненными драконами, оставленными хозяевами в приюте ради новых воспитанников, новых игрушек, работающих по заданным алгоритмам и не требующих постоянного живого участия и ухода.
Эпоха огня и пара против эпохи атома и электричества. Вечная механическая красота против сиюминутной функциональной эстетики. Николай Иванович знал, что прогресс не остановить, что хорошее старое будет всегда сменяться таким же хорошим новым и даже, наверное, лучшим, но всё равно — ему было безумно жаль, что когда-нибудь даже самое прекрасное прошлое уйдёт безвозвратно не только из жизни, но и из памяти, оставшись лишь в пыльных архивах, на выцветших фотографиях да в ржавых остовах разрушенной временем цивилизации...
