И в этом вопросе и интерес — что там такое без меня делать будут? — и какой-то странный страх. За меня, что ли?

— А я прогуляюсь. Посмотрю, что там за дела такие, как бояре друг дружке бока наминают.

Он поёжился.

— Ох, дядя Ловкач, нутром чую — неприятностей не оберемся!..

Я поднялся, шагнул к двери.

— Не твоя забота, Сапожок, — сказал я. — Если не вернусь — сожги книги из мешка. Все. Даже ту, что… что я читал всё время. Вот эту, — и я поднял книгу со спиральной надписью.

Савва аж побледнел.

— Так ты ж сам говорил — это такое богатство!.. А ещё трогать не велел…

— Не твоё это богатство, — жёстко оборвал я. — Да и не моё пока что. Делай, что сказано.

Я вложил самые опасные книги в середину стопки, чтобы Сапожок, случись такое, сгрёб их разом в мешок.

Я вышел на улицу. Зашагал, сам не зная куда — наугад, ведомый смутными отголосками донёсшегося до Астрала.

Я должен понять, кто тут на такое способен. Узнать. Выследить.

«Зачем?» — спросил я себя. И сам же ответил — этот менталист должен быть нейтрализован. Он не должен оказаться на стороне моих врагов, кем бы эти враги ни оказались.

Найти это место оказалось нетрудно. На пересечении реки и большого проспекта. Изначальный Ловкач подсказал названия — Фонтанка и Невский.

Толпа уже успела рассосаться. Пожар потушили, но над многими окнами видны были чёрные вытянутые овалы гари, навязчивый запах витал кругом. Полицейские занимали посты у ворот и у входа, отгоняя немногочисленных любопытных.

Я остановился на почтительном расстоянии, вслушиваясь в сохранившиеся отзвуки, в их далёкое эхо, что отдавалось далеко в глубинах Астрала.

Да. Могучий менталист; достойный предводительствовать ратями Лигуора.

Умом я понимал, что на самом деле он мне сейчас не угрожает. Да и боярские рода, сцепившись, едва ли вообще станут думать о поимке Ловкача. Я, наоборот, обрёл существенное преимущество, известную свободу действий; даже приснопамятный Сергий Леонтьевич со своими конструктами должен думать сейчас о княжеской сваре, угрожающей всей имперской столице, а не о том, чтоб непременно схватить какого-то непонятного типа.

С другой стороны, может, оно так и задумано? Любая власть, думал я, была бы недовольна излишним влиянием всяких там родовитых аристократов, что так и норовят урвать кусок побольше.

Я стоял, вдыхая влажный питерский воздух, всё ещё пропитанный запахом гари. Заметил, как из дверей дворца в окружении нескольких полицейский вынырнул худощавый тип в сером сюртуке, с выражением, точно ему только что пришлось слопать лимон целиком, с кожурой. За ним шагал немолодой уже слуга в ливрее, но, судя по осанке и надменному лицу, явно не простой лакей. Управляющий, мажордом, скорее всего.

— Господин Платонов, ну как же так? Их светлости князю неможется, ранены они!.. А вы эвон, бумаги опечатали да вывозить собрались!.. По какому такому праву?

— Смута в столице недопустима, — надуваясь от важности, ответствовал чиновник, названный Платоновым. — Их императорское величество будут очень, очень недовольны. Бумаги подлежат изучению Охранным отделением в установленном порядке…

Человечек в сером сюртуке продолжал что-то упорно бубнить, стоя на своём, слуга в ливрее пытался его не то отговорить, не то запугать — потому что нависал над ним весьма недвусмысленно; а я лишь стоял, всматриваясь и вслушиваясь в мир, открывающийся совсем рядом, и всё же недоступный громадному большинству случившихся здесь людей.

Я же всё прощупывал, искал — те тонкие незримые нити, что тянулись от источника ментального удара. Потоки из Астрала вились, скручивались, будто сами искали меня.

«Кто ты, чья сила отозвалась во мне?» — думал я. Просто случайный резонанс? Едва ли. Нет, я не отступлю, я доберусь до истины!

В голове уже звенело, но я не останавливался. Мне нужно было знать. Не для мести, не для власти — просто понять, кто ещё умеет так чувствовать и так сражаться.

И, может быть, впервые за всё время, с тех пор как я оказался в этом мире, я ощутил не азарт, не страх, а странное, почти человеческое нетерпение. Ну же, давай, где ты, кто ты?

След проступал всё явственнее; от испятнанного гарью дворца вдоль набережной, к северу, туда, где Фонтанка отделялась от матери-Невы.

Я медленно побрёл туда; у Симеонова моста, в виду церкви св. Анны, напротив цирка Чинезелли астральный след уже был явственным, будто тянущаяся по воздуху трещина. Я прикрыл глаза и позволил себе улыбнуться.

— Вот и ты, — тихо сказал я. — Ну что ж, посмотрим, кто кого.

У особняка Куракиных тоже стояла полиция; пожара, правда, тут не случилось. Люди Шуйского прорвались внутрь, а такого менталиста, как старый князь Иван Михайлович, здесь не нашлось.

Аркадий Голицын вступил в приёмную братьев так, словно ничего не произошло. Как всегда, элегантно одетый, с любезной улыбкой, он изящно поклонился князьям, опираясь на трость и с едва заметным превосходством окидывая комнату взглядом.

Выглядели братья Куракины нынче не цветуще— у младшего, Михаила, подбит левый глаз, у Владимира, наскоро переодевшегося в сухое, подрагивают руки и явственно дёргается щека. В камине гасли последние угли, красные, как глаза человека, не спавшего трое суток.

— Господа князья, — начал Аркадий, — то, что вы учинили сегодня, войдёт в историю как образец политического самоубийства. Поздравляю.

— Ты? И у тебя ещё хватает наглости являться сюда? — прорычал Куракин-младший.

— Вы меня не послушались, — Аркадий изящно развёл руками. — Кинулись очертя голову в эту авантюру, не проверив даже как следует, есть ли эти документы у Шуйского в действительности или нет.

Тон он держал отменно, и сочувствия в нём теперь почти не было слышно.

— Меньше ехидства, Голицын, — рявкнул Владимир. — Ты вообще понимаешь, что там творилось?

— Прекрасно понимаю, — Аркадий поправил перчатку. — Ваши люди штурмовали дом Шуйских. Дом Шуйских горел, набережная Фонтанки была перекрыта, толпа ревела, полиция не вмешивалась. Признаться, зрелище редкое. Но если отбросить эстетическую сторону… — он чуть прищурился. — Вы дали Охранке повод вмешаться. А это, поверьте, хуже, чем проиграть в дуэли.