Америка вообще относилась к СССР лучше, сыграли и вернувшиеся из Испании интербригадовцы, и Комитет помощи СССР, и просоветская и антинацистская пропаганда, которую тайно финансировал Ося.

Под эти воспоминания мы с Хэмом выпили бог весть сколько мохито и наутро встали очень поздно, едва успев привести себя в порядок к торжественному ужину. Выпили первый тост за именинника, второй за победу, а с третьим поднялся Фелипе:

— Давайте за тех, кого нет с нами.

За Триандафиллова. За Кольцова, расстрелянного в Москве, куда он вернулся вопреки моим уговорам. За Севу Марченко, погибшего при обороне Парижа, так и не простившего мне, что я не взял его в рейд на Севилью. За Умберто Сантамарию, убитого диверсантом, за Рафаэля дель Рио и за многих других.

На следующий день праздник начался снова — приехали Эренбург, Маяковский и Гришин. К вечеру, утомленные трехдневным загулом, мы снова выбрались на крышу. Панчо снимал нас видеокамерой, стараясь не наводить ее на Гришина, а генерал полушутливо обратился ко мне:

— Джон, а вы не хотите сделать свою страну?

— У меня уже есть Андорра.

— Нет, что-нибудь посерьезнее?

— Посерьезнее? Хм… А знаете, у нас будет отличный шанс годика через полтора.

КОНЕЦ