За спиной стоял гул. Не шум праздной толпы, а низкое, напряженное, как натянутая тетива, гудение тысячи жизней и магических сил. Объединенное войско. Серебро и белизна светлых магов — их ауры, обычно чистые как родниковая вода, сейчас были колючие, наэлектризованные страхом.

Багрянец и чернь темных — их сила, тяжелая и вязкая, как расплавленный деготь, уже готова к удару, к разрушению. И над этим морем власти, как скала над бурным океаном, возвышался Темный Император, Борис Годунов. Его фигура в латах цвета воронова крыла казалась высеченной из самой ночи. Я чувствовал его взгляд на своем затылке — тяжелый, неумолимый, как жернов. Он был здесь, командующий этим последним резервом у самой пасти бездны.

А где-то далеко, на всех рубежах Российской Империи, от ледяных пустошей севера до степей юга, его светлый соправитель, Олег Рюрикович, рассредоточил основные силы магов. Они стояли у границ всех известных Пустошей, больших и малых копий той, в которую мне предстояло войти. Все они замерли в ожидании. Ожидании того, что мой шаг станет сигналом, пробьет плотину. Что из каждой щели, из каждой тени всех Пустошей хлынет потоп чудовищ, порожденных хаосом.

Страх витал в воздухе гуще тумана над озером, исходил от аристократов, столпившихся чуть поодаль. Весь цвет Империи, разодетый в бархат и парчу, пришел смотреть, как один-единственный человек, полукровка, балансирующий на лезвии между светом и тьмой, шагнет в небытие. Как на казнь. Или на обожествление. Их перешептывания, полные ужаса и любопытства, были фоном к гудению магии….

Наши маги вернулись, разведка прошла успешно, информация мамы подтвердилась — и завертелось. Шила в мешке не утаишь, да никто особо и не скрывался — смысла уже в этом не было. Да, мы знали, что подобных маме, захваченных Пустошью, существует немало, и да, мы прекрасно понимали, что Наместник обо всем узнает. Но на это нам было уже наплевать — он и так все понял, когда потерял связь с ней.

Войска, техника, маги — все в спешном порядке приводилось в боевую готовность и выдвигалось на рубежи. Небывалое — в одном строю стояли светлые и темные, и не было меж ними вражды.

Мои друзья — с их стороны было много криков и ругани. С Гиви я даже чуть не подрался — он хотел идти со мной, а я не разрешал. Как и мои невесты. Но нет — пусть я их всех любил и уважал, но как маги, они слабы и им на передовой не место. Они — последний рубеж нашей обороны, если вдруг мы не удержим лавину тварей. Поэтому все они, кроме Вивиан, остались в Москве, чтобы держать оборону. Да, им это не понравилось, да, они на меня жутко обиделись. Но лучше уж так, чем потом рыдать над их трупами.

И вот теперь я стою тут. Я не оборачивался. Но я знал, они здесь. Мои тихие тени, мои ангелы-хранители, мои души. За левым плечом — светлая Мавка. Ее присутствие было как первый луч солнца после долгой ночи, теплый и нежный. От нее веяло запахом луговых трав, молодых листьев и чистой родниковой воды. Сияние, исходившее от нее, едва уловимое, но стойкое, отгоняло мрак от самого края души. За правым — темная Навка. Холодок, струящийся от нее, был не враждебен, а… надежен. Как сталь. Запах прелых листьев, влажного мха и глубокой, древней тишины соснового бора. Ее темные глаза, полные непоколебимой решимости, были щитом.

Они не пойдут со мной. Их долг — высший, данный не императорами, а самой сутью нашей связи. Охранять ее. Мою мать. Когда я исчезну в этой белесой пасти, они будут ее щитом, ее невидимой стражей. Пока я не вернусь. Если вернусь.

— Увы, внутрь Дикой Пустоши зайти может лишь он.

Слова Годунова, сказанные на военном совете, звучали в ушах не как констатация уникальности, а как приговор. Только моя серая магия, этот коктейль из светлой силы и темной мощи, сплетенных воедино в моем существе, могла быть ключом. Ключом к вратам, ведущим в самую сердцевину безумия. Туда, где ждал Наместник. Не демон, не титан древности. Тварь. Плоть от плоти Пустоши, ее живая воля, ее бессменный страж и генерал. Охранник у врат небытия, чья сила питалась самим хаосом. С ним мне и предстояло сойтись. Один на один. В его владениях.

Готов ли я? Вопрос риторический. Все, что можно было сделать, сделано. Прощания… Они все еще жгли губы. Плач Светы, моей светлой невесты, ее глаза — бездонные озера скорби. Сухие, но бесконечно глубокие глаза Кристины, темной, чья ярость и боль были скованы железной волей. Танька, Настя, Снежана… Их слова любви, клятвы ждать, предчувствия вечной разлуки — все это было со мной. Как талисман и как рана.

Дела завершены. Последние распоряжения отданы друзьям, которые, возможно, уже никогда не услышат мой голос. Завещание, написанное дрожащей рукой, передано в надежные руки. Большой шанс умереть? Это было преуменьшением. Шанс выжить казался призрачной искоркой в кромешной тьме. Но стоять здесь, на краю, под тяжестью тысяч взглядов, под гнетом ожидания целой Империи, было хуже любой смерти. Ожидание разъедало душу, парализовало волю.

Я все же обернулся. В последний раз. Мои духи встретили мой взгляд. Мавка — едва заметной, дрожащей улыбкой. В ее сияющих глазах читалось: «Иди. Мы сбережем ее. Иди, Видар.» Навка ответила резким, почти воинственным кивком. Ее темный взгляд горел холодным огнем абсолютной преданности и обещания: «Ничто не тронет ее. Выполни долг. И главное, вернись.»

Мой взгляд скользнул по рядам воинов. Светлые маги — их лица бледны, в глазах тревога, смешанная с тенью надежды, которую они боялись отпустить. Темные смотрели на меня с мрачным уважением, оценкой воина, идущего на верную гибель, и… с тем же любопытством. Смогут ли они удержать линию, когда Пустошь взревет от моего вторжения?

Увидел я и бледные, напряженные лица аристократов, видел их перешептывания за драгоценными веерами, страх, прикрытый высокомерием. И над всем этим — Годунов. Его лицо, высеченное из гранита властью и годами, было непроницаемо. В его темных глазах не было ни поощрения, ни жалости. Был холодный расчет, ожидание исполнения сценария, в котором я был ключевой, но расходной фигурой. Пешкой, зашедшей слишком далеко. Пешкой, которая должна либо принести победу ценой собственной жизни, либо открыть врата Апокалипсиса.

И тогда