Часть коней, обгоревших и забывших всякие манеры, местные смогли поймать с большим трудом. Трёх, если быть точными. Больше из двух сотен той группы товарищей ловить было некого. Ветер унёс их пепел к Риму над лазурными водами Адриатического моря, а остальное начисто смыл ливень, что хлестал там потом два полных дня. Под ним мокрыми курами и отправились в Константинополь по Эгнатиевой дороге оставшиеся дипломаты. Кинув прощальные взгляды, вполне понимающие, на притихшего под тёплыми струями небесных вод опрометчивого. Так и висевшего вниз головой. Тихо. Наверное, задохнулся. Сырая ряса, обмотавшаяся на ветру вокруг головы, вполне могла немного помешать дыханию.
Северяне со сдержанным уважением отозвались и о походе князя русов на запад, и о посещении его сыном восточных земель, а вторым сыном — юго-западных. И выразили неожиданно робкую для них в их состоянии надежду на то, что когда соседи будут затевать новую прогулку, то возьмут с собой побольше народу. Всеслав обещал подумать. И тяжело посмотрел на Рысь.
— Ну, может, хоть поснедаем? Время ж обеденное, — безнадёжно предложил воевода. Присмотрелся к другу повнимательнее и ответил сокрушённо, — Да понял я, понял… Хаген, дружище! Извиняй, в другой раз поговорим. Пора нам, срочно, ага. До́ма вон уши недра́ные, задницы непо́ротые растут, как грибы. Боюсь, как бы в Юрьеве не узнать нам о том, что Юрка с мамкой Царьград взяли, поиграть…
Да, вот так и рождаются невероятные байки и страшные сказки. Голуби от шведского острова принесли весть о том, что возвращается батюшка-князь с верной дружиной, и что ожидать его следует назавтра, к вечеру. Ви́тень, крепостной старшина, получив известия, тут же велел задержать отплытие всех лодий вверх по течению Двины, вызвал кормчих каждой из них и долго выпытывал, стоя возле здоровенной — во всю стену — карты вверенной территории и течения реки до самого Полоцка, о мелях и перекатах. Отмечая их на карте тонкими хитрыми булавочками с разноцветными флажками. Глеб Всеславич передал из столицы, удобная вещица, если помнить, какой цвет что означает. После того, как оперативная обстановка была трижды проверена, велел кликнуть хозяев постоялых дворов и руководителей заведений общепита. В Юрьеве-Русском работало уже четыре корчмы, помимо тех, что были при каждой из пяти гостиниц. Приглашённые ввалились в зал тут же, будто под дверями дожидались. Потому что под дверями и дожидались, прознав о возвращении Чародея. Ви́тень из полученных вестей тайны не делал, решив, что обрадованный народ работать станет в охотку. И снова не ошибся. Не успев задать вопрос и нарезать задач, старшина получил полные доклады о числе свободных мест и готовности накормить княжью дружину в полном составе, а не только те несколько сотен, что ушли со Всеславом на запад. Весь город всю ночь убирался, подметался, прихорашивался и напитывался ароматами вкусностей.
С первыми лучами Солнца стоял Ви́тень на самой западной башне Юрьева, глядя из-под насупленных бровей красноватыми после бессонной ночи глазами на стену густого тумана, что неохотно отступал под порывами восточного ветра. Он первым и углядел носы лодий, выныривавшие слева. Он и возвестил об этом хриплым радостным рёвом. И он же, проводив не следующее утро караван полочан вверх по Двине, а провожавших их руян — на Запад по заливу, крепко задумался над тем, что же передать с быстрокрылыми гонцами в столицу? По морю они пришли, опередив сроки вдвое. Когда могли их ждать в Полоцке? Нынче к вечеру? Поэтому на белой шёлковой ленточке ушло скупое: «Пять лодий Всеславовых вышли из Юрьева-Русского на трижды седьмой день жни́веня*, на третий день растущей Луны».
* жнивень — одно из древних названий августа.
Ло́дьи шли ходко, уверенно, как сильные и здоровые кони в родное стойло. Где, судя по полученным за кордоном и в устье Двины сведениям, всё было хорошо. Но Всеслав стоял на носу первой лодьи́ хмурый, как небо на востоке. Видимо, впереди стоило ожидать ливней. А то и с грозами.
— Ну чего ты изводишься-то? — в который раз подступился Гнат к другу. Подавая кружку горячего взвара на бруснике. Ветерок на стремнине гулял прохладный для летнего времени, особенно поутру.
— Да душа не на месте, друже, — отозвался Чародей, удивив воеводу и заставив того недобро сощурить глаза, ставшие мгновенно крайне серьёзными. До этого раза Всеслав либо отмалчивался, либо переводил разговор на что-то другое.
— Чуешь? — коротко спросил Гнат.
— Сам не пойму, — вздохнул великий князь. — Слишком много удачи разом. Ромка, говорят, с му́ромой, мордвой да черемисами ряд заключил мирный. С Биля́ром торговать начали, сам видел кожи, кольчуги, оружие и украшения их дивные
— Тонкая работа, — кивнул Рысь, только чтоб не дать другу снова замолчать, замкнуться.
— И дорогая, — согласился Всеслав. — Глебка ромеям кол под самую задницу подвёл, как ты говоришь, хреново затёсанный, с занозами. Не нравится мне это, Гнатка. Не бывает так. Много хорошо плохо.
— Может, Они, — Рысь поднял глаза к небу, что здесь было совершенно чистым и спокойным, — и впрямь решили помочь? Года не минуло, как вы с сына́ми под землёй с кротами в прятки играли. А нынче вон, каждому по делам и по вере его.
Чародей поднял левую бровь, давая понять, что крайне неожиданную от воеводы цитату из Святого Писания узнал и оценил. Гнат дёрнул одновременно щекой и плечом, показывая, видимо, что был полон сюрпризов. Или что сам удивился, откуда взялось знание источников.
— Может, и Они. Но легче с того не становится. Эти ещё, жрецы Арконские, старцы великие, всеведущие да всемогущие, — досадливо дёрнул головой назад, в сторону далёкого Руяна-острова, Всеслав.
— Эти-то чем не угодили тебе? Или… вам? — тише и ещё серьёзнее спросил он. Переходя на тот самый их неслышный шёпот, что и в ночном лесу не каждый бы различил.
— Вот представь, друже: стоишь ты на горе высокой. Под тобой — град великий, что ты хранить да оберегать взялся. И видишь ты, как вражьи полчища на тот город прут, осаду готовят, — оказывается, и этот едва уловимый шёпот мог звучать с эхом от себя самого́.
— Но?.. — сухо уточнил Рысь. По-прежнему понимавший друга лучше многих.
— Но ты к скале цепями прикован. Или к дубу могучему вековому ремнями сыромятными, задубевшими, прикручен. Или вовсе рук у тебя нету, ноги не ходят и язык вырван, — зло глядя на серые тучи далеко впереди, ответил неслышно Всеслав. Ему давно хотелось хоть с кем-то этим поделиться. Я, как ни старался, скрыть от него этого неожиданного аспекта волховского дара не мог. Общая память, разделённая на две части уже скорее условно, оставляла нас без тайн друг от друга.
— Помнишь, Энгель «поплыл», когда Заславова кость на место встала? — покосился он на Гната.
— Как не помнить? Я тогда сам чуть не поплыл, когда, почитай, прямо под пальцами щёлкнуло. Думал, изломали мы мальца напрочь, — повёл плечами Рысь, как от холода.
— Я тогда за плечо его удержал, чтоб на пол не грянулся. А Врач в нутро ему глянул…
Лодьи шли всё так же споро, так же поскрипывали вёсла и плескала вокруг вода. Только серое, свинцово-серое грозовое небо стало ближе.
— Я как понял, у него дырка там где-то в сердце. Потому и дышит так тяжко, чуть только похо́дит лишку или встревожится крепко, потому и румянец такой, в синеву.
— Так пусть зашьёт, в чём дело-то? — предложил тут же воевода.
— Там хитро всё устроено. Брата Сильвестра помнишь?
Рысь кивнул, вздрогнув. Такое поди забудь. Свеженайденная под Туровым ведьма, будущая княжна, поёт так, что стены с потолком и полом местами меняются, а друг детства комкает в ладони, что лежит в развороченной груди, чужое мёртвое сердце. И оно оживает.
— Там стрела мимо прошла, жилу рядом задела. А тут внутри та прореха. До неё чтоб добраться — надо само́ сердце вспоро́ть.
— А Врач так умеет? — выдохнул вопрос Гнат.
— Уметь-то умеет… Долгое это дело, трудное. Пока ладишь такое, надо, чтоб кровь по телу ходила, как обычно. А как ей ходить, коли сердце, почитай, наизнанку вывернуто? У них там делали как-то, но тогда всяких приблуд лекарских уйма была. Он начал было называть, а там для каждой потребны то резина, то пластмасса какая-то, то сталь особая. Нет у нас такого. И из чего сделать — тоже нет. И даже где взять он только примерно знает. В том краю мира доселе и не бывал никто…
