В этот раз аккуратный и вежливый стук, как всегда, сопровождался мгновенным открытием двери и появлением подтянутой фигуры японского офицера в дверном проеме. Выражение лица жителей восходящего солнца перманентно было подернуто улыбкой, при этом глаза со стеклянным блеском не отражали ничего определенного, но смотрели прямолинейно и увернуться от них было невозможно. Я встал, отряхнув штаны от невидимого мусора, расправил рубашку и пошел за своим сопровождающим. В просторном конференц-зале с кулером-«часовым» на входе и стопкой пластиковых стаканчиков, сидел мой уже ставший приятелем Кауро Накано. Я поприветствовал его по-японски и остановился, смиренно ожидая, предложат ли мне присесть. Рядом с ним за столом находились еще три японца с самурайски-отрешенными лицами и два европейца, внимательно меня разглядывавших. Все они лишь кивнули головами, не проронив ни слова. Накано по-японски предложил мне сесть. Я поблагодарил на родном ему языке, опускаясь на стул. Затем он вновь начал анкетирование, уже набившее мне оскомину, но я не выдавал своего раздражения, четко понимая, что здесь так принято, а в чужой монастырь — тем более буддистский — со своим уставом не лезут. Когда обязательные, церемониальные танцы в режиме вопрос-ответ закончились, то Накано наклонился к сидящему рядом коллеге и что-то шепнул ему. Тот в свою очередь как в игре глухой телефон что-то передал следующему, который обратился уже к высокому русому европейцу. Тот улыбнулся одними губами, а затем вслух сказал:

— Александр, здравствуйте! У меня для вас отличная новость: вы отправляетесь домой.

В этот миг дверь распахнулась, и в кабинет ворвалась сильно похудевшая, бледная, но счастливая женщина. Она подбежала, обхватила меня за плечи и ткнулась лицом в мою грудь.

Мама…