Но ни о чем подобном я сейчас, разумеется, не думал. Да и не входило в мои обязанности размышлять о подобных вещах. Для этого есть светлейший князь Черкасский, Тайная канцелярия и череда весьма влиятельных родов, в интересах которых было заботиться о том, чтобы их земли оставались в Российском подданстве.

Я же просто наслаждался вином, незамысловатыми закусками и картиной того, как будущая Великая княгиня Сагарская обучается русскому языку. А Кристоф перед ней разливался соловьем! Указывать вокруг уже было не на что, и он принялся изображать различных животных и даже предметы, и это превратилось в своего рода игру. Сначала нам необходимо было угадать, что именно он изображает, а уж затем он учил принцессу Фике этому слову на русском.

Тут обойтись без переводчика было сложно, так что обер-вахмистр тоже был втянут в эту игру. А следом за ним сами собой подтянулись и мы с герцогиней. Хохот и крики на смеси русского и немецкого витали над лугом. И я как-то совсем упустил из вида тот момент, когда герцогиня Иоханна в первый раз коснулась под столом моей ноги своей щиколоткой.

Легонько так, как бы невзначай. Я потому сперва и не придал этому значения — ну мало ли что? Бывает. Хорошо ведь сидим, весело. Да и вино немецкое уже в голову ударило.

А потом смотрю: ан-нет, и не случайность это вовсе! Трется о меня немка и так и сяк. Даже неудобно стало. Ну слуги же видят все! Я, конечно, понимаю, что она с высоты своего головокружительного положения их и за людей-то не считает. В крайнем случае — за мебель, а кто же стесняется мебели? Но ведь и обер-вахмистр ее телодвижения заприметил, и только вид делает, что в этом нет ничего предосудительного.

А герцогиня не унимается — и потрется о меня ножкой, и по коленке похлопает, словно бы в приступе веселья от выходок Кристофа. И фиником сладким меня угостит, в который вместо косточки мозговинку греческого ореха засунули, но при этом сделает так, чтобы обязательно пальчиком моих губ коснуться. И прядь непослушную у меня со лба уберет.

Совсем она, как видно, истосковалась за время путешествия. А тут еще и Генрих сообщил как бы между прочим, что герцог Ангальт-Цербстский, муж герцогини, почти на два десятка лет старше ее самой, и к тому же совсем недавно отдал богу душу. И тут мне стала понятна причина ее тоски. Не удивлюсь, если когда-нибудь выяснится, что офицеров из ее сопровождения и не разбойники вовсе порешили, а сама она укатала.

Какая занятная особа… Пожалуй, ухо с ней следует держать востро. Да и не только ухо.

Довольный собственной шуткой, я ухмыльнулся и вновь почувствовал, как герцогиня под столиком трется о меня своей ножкой. Вот же чертовка распутная! Даром что немка…

Уж не знаю до чего довели бы все эти знаки ангальт-цербстского внимания, если бы не лакей, которого, как выяснилось к тому моменту, звали Гансом. Он подошел к Генриху Глаппу, склонился ему к самому уху и что-то негромко произнес по-немецки, покашиваясь при этом на небо. Взглянув туда же, я и без перевода понял, о чем идет речь. Прорехи на тучах затянулись, солнца уже не было видно, а сами тучи постепенно приобретали угрожающий черный оттенок.

— Эс бегинт цу регнен…

Фраза была незнакомой, но было ясно, что лакей опасается, что с минуты на минуту начнется дождь.

Остальные, впрочем, тоже заметили изменения в погоде. Кристоф с принцессой Фике перестали дурачиться, и лица их наконец приняли серьезные выражения. Обер-вахмистр поднялся со стула и что-то сказал герцогине по-немецки. Она недовольно наморщила носик, затем кинула на меня лукавый взгляд и, подобрав юбки, направилась к карете. У двери остановилась и обернулась к дочери:

— Фике, ком цу мир!

Принцесса излишне мило улыбнулась напоследок Кристофу и послушно направилась к матери. Ганс и девка-служанка торопливо убирали оставшиеся продукты, посуду и стол со стульями.

Несколько минут спустя мы тронулись в путь. Мы с Кристофом двигались немного впереди кареты, своим присутствием как бы расчищая путь, который и без того был свободен. Дождь все никак не начинался, и я уже решил было, что мы так и доберемся до Горной Поляны по сухому, но стоило только об этом подумать, как на щеки мне упало несколько холодных капель. Потом их целая пригоршня простучала по плащу, и следом зарядило так, что дорога перед нами моментально превратилась в грязь.

Кутаясь в плащи и придерживая шляпы, чтобы не сдуло ветром, мы упрямо продолжали путь. Слева и за нашими спинами в отдалении время от времени сверкали молнии, гром грохотал с большой задержкой, говоря о том, что центр грозы находится достаточно далеко от нас. И чем дольше мы ехали, тем длительнее становились перерывы между проблеском молнии и следующим за ним громовым раскатом. Это внушало надежду на то, что гроза отдаляется от нас, и вскоре уйдет совсем, забрав с собой и этот холодный дождь.

Не тут-то было! Гром утих, молнии уже не блистали, но дождь продолжал сыпать, превратившись в сплошную мокрую пелену, сквозь которую сложно было что-то рассмотреть. По всей видимости, сыпал он здесь уже довольно давно, потому что дорога превратилась в сплошную зыбкую грязь.

Мы с Кристофом отвели лошадей на обочину, в траву, чтобы им было легче идти. Карета же двигалась вперед еле-еле, а когда перед ней появилась вдруг огромная лужа, больше похожая на небольшой пруд, кучер и вовсе остановил лошадей.

Он что-то крикнул нам по-немецки. Рассудив, что он спрашивает у меня совета, как ему поступить, я подвел к нему Снежку, показал на лужу, а затем покачал у него перед лицом пальцем. Показал на обочину.

— Хир, — сказал я, вспомнив еще одно немецкое слово. — Нужно ехать здесь, понимаешь? Хир, мать твою!

Кучер соскочил прямо в грязь и, с чавканьем выдергивая из нее сапоги, вышел на траву. Прошелся, осматриваясь. Обер-вахмистр Глапп что-то крикнул ему из кареты, кучер многословно принялся что-то объяснять. Затем вернулся на козлы и, то и дело понукая лошадей, попытался вывести карету на траву. Вскорости это ему удалось, и карета медленно покатила дальше, так сильно кренясь при этом, что я всерьез стал опасаться, как бы она не перевернулась. Не сложно было представить, что чувствовали внутри ее пассажиры. Примерно так чувствуют себя игральные кости в стакане, когда их перемешивает азартный игрок, прежде, чем бросить на стол.

Дождь сопровождал нас до самой Горной