Командир группы бомбардировщиков, Тимофей Хрюкин и его штурман Иван Сухов сидели над столом, сутулясь одинаково устало: один диктовал, другой печально скрипел пером по бумаге.

Хрюкин диктовал сухим голосом человека, в котором выжали всё, кроме упрямства:

— «…В ходе вылета в район Аньцина в южной излучины Янцзы китайскими лётчиками майором ХуКин-Тоу и штурманом Сунь Хунь обнаружено плоскопалубное судно длиной до ста сорока метров под маскировочными сетями… скорее всего производящее обслуживание гидросамолётов…»

Сухов старательно выводил пером чернильные буквы — так, как его научили ещё в четвёртом классе школы, который он закончил в двенадцать лет, прежде чем пойти работать ремонтным рабочим на железную дорогу. Потом были и пехотная, и лётная школа, и курсы штурманов, но почерк так и остался… спорным.

Хрюкин устало продолжил:

— «…Экипажем произведён сброс шести авиабомб калибра сто килограммов… наблюдалось одно–два возможных попадания… отмечено падение самолёта за борт… судно, по всей видимости, повреждено…»

Сухов поставил точку, выдохнул — и в этот момент в землянку влетел Лёха.

Не вошёл — влетел. Сквозняк, вихрь, энергичная стихия в человекообразной форме.

Он сунул руку Хрюкину, которую тот автоматически пожал, пробежал глазами рапорт, нахмурился, тяжело выдохнул и посмотрел на Сухова и на Хрюкина так, будто они в рапорте предложили сдать Владивосток в аренду японцам.

— Товарищ Сухов… — непонятно почему, но Хренов всегда начинал обращение к Ивану Степановичу именно так, радостно при этом улыбаясь, — нельзя же настолько соответствовать своей фамилии. Ты что, генералисимуса не уважаешь?

Сухов моргнул:

— Какого генералисимуса? Маршала Ворошилова?

— Суворова! — Лёха хлопнул ладонью по столу рядом с рапортом. — Он нам завещал: пишите больше — чего их, басурман, жалеть!

Хрюкин захрипел, сдерживая смех, но не стал вмешиваться, с удовольствием наблюдая разворачивающийся спектакль.

— А вот это что такое? — Лёха ткнул пальцем в рапорт. — «Плоскопалубное речное судно»⁈ Вот помнится, была у меня подруга… та, да, была, как ты выразился, совсем плоскопалубная!

Хренов сделал одухотворённое лицо:

— Если выглядит как говно, пахнет как говно и с расстояния похоже на говно — значит, это японский авианосец!

Хрюкин заржал, уже не пытаясь подавить смех. Иван Сухов попытался возразить:

— Но оно же…

— Т-с-с! — Лёха поднял палец. — Мы же грамотные люди. Это же японская техника — ну не очень получилось у проклятых милитаристов говно в повидло переработать!

Он ткнул в следующую строчку:

— «Неизвестного названия»⁈ Ты что, нашему товарищу маршалу здоровье не бережешь⁈ Как он это читать будет? Инфаркт ему обеспечен. Судно же японское?

Сухов обречённо кивнул.

— Как будет Япония?

— Жапань! — впервые за беседу уже заржал и Сухов.

— Все таки хочешь ты нашего маршала сразить в самое сердце! Представь если так и напишут в газете «Правда» — соколы Ворошилова — ХуКин и Сунь Хунь — попали в «Жапань-мару!»

ЯМАТО! Вот древнее название Японии! Ты прям так и пиши: «Ямато-мару». У них всё дерьмо, что плавает точно Мару! В туалет сходил — снова Мару!

Хрюкин уже открыто смеялся, Лёха снова наклонился к бумаге:

— «Возможные попадания»… Да это мы с вами получим возможные попадания в задницу, если такое отправим! Пиши: «Зафиксировано не менее трёх попаданий»!

Он щёлкнул пальцами:

— И одно обязательно опиши как «исключительно яркое — характерное для взрыва топлива и боезапаса». Талантливо, душевно и убедительно,.

Сухов тихо стонал.

— «Один самолёт», «похоже». Ты, товарищ Сухов, наверное неграмотный. Считать не умеешь! Ты вот сколько самолетов видел, что упали за борт? Один? И я один, твой командир один видел, и Хватов один, и даже ваш Абдулла один уж точно видел! Вот видишь, уже пять! Значит добавляй: «Наблюдали множественное падение горящих самолётов за борт». Множественное! Чтобы даже самый тупой штабист понял, что один самолёт точно упал!

Сухов смеялся, но писал. Спорить с Лёхой было дело неблагодарное.

Лёха поставил финальную точку словами:

— И в конце печатными буквами! Чтобы штаб ни разу не проморгал: «Авианосец перевернулся, утонул и от этого вышел из строя».

— А вы тогда куда попали торпедой? — осторожно спросил Иван Сухов.

Лёха снова укоризненно посмотрел на него, как на ребёнка, который вроде как перепутал и успел слопать мороженное у соседа.

— Вы, товарищ Сунь Хунь, всё путаете! И майора Ху**Кина Тоу нифига не уважаете! Нас, советских лётчиков, там вообще не было! Мы, советские добровольцы, никуда попасть вредительской английской торпедой в принципе не могли! Ровно, как и бомбового удара не было!

— Сам ты Сунь! — радостно оскалился Хрюкин и глядя на Лёху, хмыкнул:

— Алексей… да ты, выходит, писатель Хренов!

— Это не я, — отмахнулся Хренов. — Это товарищ Суворов.

Глава 21

Китайская обезьянка и московская укротительница

Середина июля 1938 года. Аэродром около города Ханькоу.

Китайцы носились между самолётами, как трудолюбивые муравьи, хватающие всё подряд и быстро тащащие схваченное куда придётся. В силу лёгкости местного населения нормы человек, потребных для производства того или иного действия, советские советники просто увеличили вдвое. Так двое товарищей тащили ящик с инструментами, другая пара — огромный брезент, которым обычно накрывали «ишаки».

И целая группа, сопя и подвывая от натуги, толкала пусковую тележку в сторону мастерских — та дрожала, скрипела, останавливалась на каждом ухабе, сопротивляясь упорным китайцам.

— О! Похоже, пусковому опять кирдык, — Лёха придержал Хватова за локоть и показал подбородком на суетящуюся китайскую артель. — Смотри, сейчас китайцы «обезьянку» изобразят.

— Почему обезьянку? — искренне удивился Хватов, как будто услышал это выражение в первый раз. Он вытянул шею, чтобы лучше рассмотреть происходящее, как будто пытался уловить технический смысл этого хаоса.

— Саша, ты как первый день на аэродроме, — Лёха даже не скрывал улыбки. — Это у нас тут такая местная традиция. Не знаю, кто первый сказал, что запуск «как обезьянка» выглядит. Но уж больно похоже, когда они вокруг шнура прыгают — как из шапито сбежали. В общем — так исторически сложилось.

У ближайшего истребителя как раз начиналось выступление очередной китайской труппы. Советский лётчик из кабины, замахал рукой:

— К запуску!

Делегация китайских «запускателей» мгновенно оживилась, как будто кто-то потряс улей. Они схватили толпой толстый резиновый шнур, набросили петлю на лопасть винта и синхронно отступили назад, упираясь голыми пятками в сухую землю.

— И… а… са! — нараспев стали считать они, растягивая шнур, будто собирались катапультироваться вместе с самолетом в стратосферу.

(Искажённое китайское и-эр-сан! — раз-два-три)

— Контакт! — заорал пилот сверху.

Вжжииик! Шнур рванулся, лопасть судорожно провернулась.

И… наступила тишина.

Мотор даже не пукнул. Пилот, побагровев, стукнул кулаком по борту кабины и сказал на чистом китайском языке:

— Бл***ть! Рукожопы хреновы! Ещё человек двадцать надо, а то малохольным веса не хватает! — слова, как ни странно, были понятны китайцам гораздо лучше, чем инструкции.

Китайская труппа быстро обсудила указание партии, шустро перестроилась, приняла в свой состав вновь влившихся — таскатели канистр и боеприпасов временно прикомандировались в компанию запускателей — снова ловко накинула петлю и приготовилась тянуть шнур.

— К запуску! — крикнули сверху во второй раз, уже с лёгким отчаянием.

— И… э… са! — скандировала труппа бродячих артистов.

Др-р-ж-жиик!

Но на этот раз мотор вздрогнул, чихнул, словно простуженный, потом неуверенно пукнул облаком сизого дыма, от которого даже воздух вокруг попытался отползти подальше, погремел внутренностями — и вдруг ожил. Винт завертелся, из выхлопной трубы пыхнуло облаком вонючего дыма.