Азарт проснулся в нас мгновенно. Мы забыли и о времени, и о городской суете, полностью отдавшись древнему ритуалу — собственноручной добычи пищи из реки. Прокопьич, довольный нашим рвением, лишь одобрительно хмыкал, поправляя на голове свою потрёпанную панаму. Он был нашим капитаном и наставником в этом мире рыбалки: то подсказывал, куда точнее закинуть, то показывал, как правильно подсекать, чтобы не упустить добычу.

Солнце поднялось выше, разогнало утреннюю сырость и залило берег золотым сиянием. Воздух прогрелся, и от воды потянуло свежим, чуть сладковатым духом. Мы ловили одну за другой: за окунем последовал проворный елец, а потом я вытянул плотвичку, чья чешуя отливала на солнце чистой позолотой.

Но главное представление устроил Прокопьич. Его поплавок сначала дрогнул еле-еле, потом медленно, с достоинством, ушёл под воду. Леска запела, сгибая удилище в дугу.

— Вот он, хозяин речки, — без суеты произнёс старик, вступая в неспешную, полную внутренней силы борьбу.

Мы затаили дыхание, наблюдая, как он то стравливал леску, то подматывал, вываживая невидимого противника. Наконец, на берегу, тяжело ударив хвостом по мелкой гальке, забился крупный, тёмно-золотой лещ. Когда он его вытащил, тот оказался примерно в локоть размером и весом килограмма три-четыре.

— Вот теперь и уха добрая будет! — удовлетворённо объявил Прокопьич, снимая трофей с крючка. — А теперь, ребятки, хватит. Пусть рыбка дальше плодится, да и мы сыты будем. Нельзя её подчистую выбивать, надо и к природе уважение иметь.

Мы не стали спорить. Собирали снасти с чувством глубокого, почти физического удовлетворения. По дороге назад, уже под жарким полуденным солнцем, лес встретил нас густым ароматом нагретой хвои и земли. Мы шли молча, уставшие, но невероятно спокойные, а из кармана рюкзака Прокопьича доносился едва уловимый запах свежей рыбы — запах нашего будущего, теперь уже по-настоящему заслуженного ужина.

На заднем дворе моей дачи, на сложенной из дикого камня уличной печке, старик поставил на огонь котелок с водой, лихо очистил и нарезал рыбу, бросил туда горсть пшена и целую охапку сорванных по пути душистых трав. Вскоре по всему подворью поплыл такой аромат ухи, от которого слюнки текли рекой. А когда она сварилась, мы хлебали её из жестяных мисок, обжигаясь и закусывая ржаным хлебом. Казалось, ничего вкуснее в жизни мы раньше не пробовали.

— Ну, а теперь, чтобы завершить день, — заявил Прокопьич, когда последняя ложка была съедена, — нужно баньку истопить. Грязь с себя смыть, да кости старые погреть.

Он исчез в предбаннике, и вскоре оттуда послышался звук расщепляемых топором поленьев. Из открытого дверного проёма потянуло ароматным березовым дымком. Мы с Артёмом остались сидеть за столом, притихшие и довольные.

От реки тянуло вечерней прохладой, а небо на востоке начинало подергиваться дымкой первых сумерек. Где-то вдали кричала цапля, провожая день. Мы молча слушали эти звуки, прерываемые лишь мерным стуком топора из-за двери бани, и понимали, что такого чувства полного, безмятежного покоя в городе не найти. Это был не просто отдых — это был настоящий, живой день, подаренный нам рекой, лесом и этим мудрым стариком. И мы были безмерно благодарны за него, ведь неизвестно, сколько еще времени нам отпущено судьбой.

Вскоре из-за двери бани послышалось уже не дробное щёлканье щепок, а ровный, мощный гул разгорающихся берёзовых поленьев. Прокопьич вышел, вытирая пот со лба рукавом, закрыл дверь и кивнул нам:

— Ну, теперь только подкидывать, да ждать, когда банька жар наберёт.

Ждать долго не пришлось — баня и печь были выстроены на совесть, да лето на дворе. В общем, уже через мнут сорок-пятьдесят мы зашли в баню, которую тот самый дымок, что вначале валил из-под двери, наполнил густым и сладким духом горящего дерева.

Жар уже начал скапливаться под потолком, но в предбаннике ещё дышалось легко. Скинув одежду, мы забежали в парилку и плеснули на камни первый ковшик воды. Шипя и яростно извиваясь, пар ударил вверх, а затем медленно и тяжело опустился, обволакивая тела горячей, целительной влагой. Сперва было тяжело дышать этим горячим паром, но потом лёгкие смирились, и по спине разлилось блаженное тепло, прогоняя глубокую усталость из каждой мышцы.

После второго захода мы выскочили на крылечко, чтобы остыть, и сели на грубую скамью, вдыхая полной грудью смешанный воздух — горячий от бани и прохладный, отдающий хвойным духом близкого бора, наступающего вечера. На тело навалилась такая приятная истома, которой я уже давно не чувствовал. Да и душа тоже отдыхала от оставшихся в городе проблем.

Потом был ещё один заход, уже с парком покрепче. Пришлось даже шапку одевать, чтобы уши в трубочку не свернулись. А когда мы, распаренные до мозга костей, с радостным стоном вывалились на улицу, Прокопьич уже ждал нас с огромным деревянным ушатом, полным до краёв студёной колодезной воды.

— Ну, мужики, теперь крепитесь! — весело крикнул он, взмахивая деревянной емкостью.

Я первым шагнул вперёд. Вечерний воздух и без того показался мне холодным после раскалённой парилки, но это было ничто по сравнению с тем, что ждало дальше. Старик с силой выплеснул на меня ледяную воду. Мир на мгновение взорвался ослепительным холодом, дыхание перехватило, и даже сердце на мгновение замерло.

Потом тело взорвалось ответным жаром изнутри, и по коже пробежали мурашки дикого, животного восторга. Я закричал от неожиданности и счастья, чувствуя, как усталость и всё лишнее буквально вымыло из моего организма. Артём, смеясь и визжа, как ребёнок, принял свою порцию ледяного душа, а после и сам Прокопыч окатился с головой, фыркая, словно заправский жеребец.

Облившись, мы стояли молча, как заворожённые. Тело отливало румянцем и гудело от прилива крови, каждая клетка пела и трепетала от жизни. По телу разливалась такая чистая, первозданная радость, что хотелось смеяться и молчать одновременно. Пахло мокрой кожей, берёзовым веником, хвоей и свежестью — самым настоящим запахом непередаваемого счастья.

Завернувшись в простыни, мы снова уселись на скамью, уже никуда не спеша.

— Вот сегодня был правильный день, — сказал Прокопьич, появившись с закопчённым самоваром. — И закончить его нужно, как положено — ароматным чаем «с дымком»!

Сумерки сгустились, на небе зажглись первые, ещё несмелые звёзды. Мы пили горячий обжигающий чай с травами из блюдечек, с медленно тающим во рту мёдом, и слушали, как ночной лес постепенно просыпается. Тихое пощёлкивание сверчков, далёкий крик совы, шелест листьев от возни неизвестного зверька — все звуки складывалось в идеальную, нерукотворную симфонию природы.

Сидели