— А кого ещё? На них ведь ни на ком клейма ставить негде. Все, блять, масоны и прочие иезуиты.

Я тогда просто пожал плечами, так как, кто масон, а кто нет, на Руси хрен разберёшь. Похоже, что, действительно — все, только из разных лож.

Кровь моя оказалась не волшебным лекарством, излечивающим все болезни, а сильнейшим стимулирующим и питательным средством. Она очищала организм от токсинов и иной дряни, убирая воспаления, но восстановить разрушенные жизнью органы не могла. Вот изношенный левый желудочек и заклинило. Сердце пытались пересадить, но что-то врачи напортачили, и моего любимого генсека загубили. Умный был дядька. Управленецот Бога! Да-а-а…

К сожалению, я не видел управленца в Юрии Владимировиче. Этого я ему не говорил, конечно. Не враг своему здоровью, ха-ха… Однако, понял, что украинско-днепропетровская свора его скоро сожрёт. Хотя, вроде и вооружил я его своим мощнейшим «послезнанием».

Вот и напросился я к нему на приём и стал просить отпустить меня «на свободу».

Юрий Владимирович снова стал говорить про институт, военную академию и соответствующую карьеру, прельщая генеральскими погонами, но я ему честно признался, что плохой из меня «лизоблюд» и что меня «сожрёт» первый же полковник-начальник курса, ибо пошлю я его сразу далеко, а он меня упрячет надолго. И Юрий Владимирович потом будет долго искать мою могилку среди заснеженной тундры. А вот если он меня отпустит на малую Родину, то я останусь под присмотром его доверенных лиц и по первому щелчку пальцев предстану пред его светлы очи.

К чести Юрия Владимировича, он, постукивая пальцами по столу в своём новом Кремлёвском кабинете и поглядывая на меня сквозь стёкла очков, думал не долго.

— Ты, конечно, вроде как, уже и не нужен тут в Москве. Как уже мы поняли, кровь твой — не гарантия вечной жизни. А здоровье у меня после пересадки, гхм-гхм, да-а-а-а, вроде как неплохое. Да и прав, не службист ты. Совсем с субординацией у тебя плохо. Страха нет. Гхм… Короче… Езжай в свой Владивосток и занимайся своим самбо и каратэ. А мы тут сами как-нибудь…

— Да-а-а, — подумал я. — Именно, что «как-нибудь». Запустила троцкистская гидра свои щупальца во все сферы управления СССР. Ещё в году шестидесятом можно было бы попытаться отрубить главные щупальца. А сейчас — слишком поздно. Разрослась гидра, расплодившись почкованием, блять. Да ещё эти масоны… Тьфу! Ну их нахрен! Без бутылки у меня на эту тему без матов не думалось.

Так и попал я в восемьдесят третьем году во Владивосток. На «пенсию» меня не отпустили, ибо по документам мне снова стало двадцать два года, и я только что окончил Хабаровский институт физкультуры.

Из моей квартиры на Суханова один снова сделали мой дом, а не явочную квартиру, а я сделал в ней ремонт. С помощью цыганистых ребят Романа Григорьевича. Он появился в тот день, когда я, вдыхая всей грудью сырой, но такой родной, воздух, сошёл с трапа самолёта во Владивостокском аэропорту. Стоял он у выхода из зоны выдачи багажа, вращая на указательном пальце правой руки ключи от моего мерседеса.

— Вот сорвутся они с пальца, и расколошматишь ты пульт от сигнализации.

— Не сорвутся, — осклабился цыган золотым ртом. — Подвезти?

— Ключи отдай, — вздохнув, потребовал я.

Он протянул связку.

— Тебя подвезти, — спросил я.

— Не-е-е… Я на Иркиных жигулях. Столик в «Волне» заказал на вечер, как ты и просил. Зачем тебе эта «Волна»? В «Арагви» кухня лучше.

— Там «Варьете». Девчонки с голыми ножками. И музыканты неплохие.

— Музыканты везде неплохие. А девочки… Ты после своего университета не охренел от девочек?

Я улыбнулся.

— В «Волне» морепродукты готовят хорошо. Говорят, — поправился я, так как знал об этом из своего будущего.

— Э-э-э, — пренебрежительно скривился цыган. — Морепродукты хорошо готовят в «Дарах моря» на Ленинской. Хочешь, там покушаем?

— Чем тебе «Волна» не нравится?

Цыган снова скривился.

— Э-э-э… Там «третья смена» западает, и не спортсмены, а «синепёрые». Сидельцы бывшие. Тухлый народец…

— Да, ты и сам вроде как, той же масти, — удивился я.

— Давно это было, — посмурнел Роман Григорьевич. — Остепенился я.

— Ой, ли? — улыбнулся ему в ответ и прищурил один глаз.

Барон тоже прищурился и снова засиял солнечной улыбкой, но промолчал.

— Ладно, разъёхались, — сказал он. — Мне ещё Ирке машину надо вернуть. Приветпередать?

— Обязательно! Как она?

— Нормально! Что ей станется? Торговая мафия бессмертна!

— Это точно, — согласился я. — Пойду, а то машину разберут на сувениры.

— Это, да… Зря ты её сюда привёз. Это в Москве их уже сотни, а во Владике только первые праворукие японки появились. Две штуки. Ха-ха…А у тебя «мерс» новый.

— Это W-201. Экономичная городская модель. Он кушает бензин, как верблюд воду. Залил и можно про него забыть.

— Ну, да. Чёрный… С люком…С такой акустикой, что позавидует Большой театр… Звукоизояция… АБС… Коробка — автомат… Я прокатился и себе такой хочу. Продай?

— Сам сделай. Говорю тебе, давай автосервис тут поставим?

— Тут поставишь…

Цыган скривился.

— Менты, администрация сразу на шею сядут. Спортсмены… Ты ещё не в курсе. Не спеши раскручиваться… И машину куда-нибудь спрячь пока. Угонят.

Я покрутил головой.

— Угонялка у них ещё не выросла.

— Ха! — хмыкнул цыган. — Не угонят, так изуродуют. Пару раз попробуют, не получится и сожгут. Да и вообще… Привлёк ты к себе ненужное внимание, Женя.

Я и сам это понимал, но оставлять новую машину в Москве не хотел.

— Будет то, что будет, — философски изрёк я и отправился к мерседесу, вокруг которого крутились таксисты и милиционер в форме.

— О, мужик! — Тут же обратился ко мне щупловатый, с хитро бегающими глазами, мужичонка. — Не продаёшь, случайно, тачку?

— Вот? — спросил я, доброжелательно улыбаясь. — Вот, ис зе мэтэ?

— Иностранец, что ли? — удивился мужичонка, и отстранился.

— Какой, такой иностранец⁈ Почему иностранец⁈ У нас же пограничная зона! — взбодрился милиционер.

Он был в звании капитана и с подозрительно спокойным «гэбэшным» взглядом.

Я вздохнул и, достав из внутреннего кармана куртки, сверкнул раскрытой милицейской «корочкой» сотрудника московского главка.

— Понятно, — произнёс «капитан». — Расходимся, товарищи.

— А чего мне, блять, стесняться? — подумал я. — Задолбало стесняться и