Выспались отменно. Даже Рысь, который привычно спал вполглаза везде, кроме родных стен и лесов, и той местности, которую временно, в силу необходимости и обстоятельств считал ими. Наутро я первым делом, до завтрака ещё, осмотрел Ингеборгу. Температура если и была повышена, то не критично. Аппетит и прочее давали понять, что пищеварение, а значит и способность к усвоению полезных веществ и микроэлементов в королеве работали как надо. Новый шатёр развернули ещё вчера, старый, кажется, пустили на запчасти, хотя как по мне, так из оставшихся незапятнанными кровью стен можно было выкроить максимум пару портянок. Ну, или две пары. Прослушав привычные послеоперационные жалобы о том, что на одной ноге гораздо неудобнее, чем на двух, я покивал и вышел. Гнат кликнул одного из Ти́товых, Власа по прозвищу Топор. Кличку он получил за любимое оружие, его без двух топоров за поясом, кажется, вообще никто никогда не видел. И с деревом он был на «ты», и с Кондратом, нашим чудо-плотником дружбу водил. Через него, кстати, и «нитяной пилой» разжился, а они и в Киеве и в Полоцке пока были жутким дефицитом. Влас послушал, что требовалось, посмотрел внимательно на чертёж в блокноте, который, как и чудо-палочка с серым кончиком, выводившая чёткие линии, заинтересовал многих. Кивнул и, как у них, нетопырей, принято, пропал, всполошив горцев. А к обеду, когда мы уже собирались в обратный путь, прикатил аккуратное креслице на колёсиках, с подушкой на сиденье. Съёмной, чтоб можно было снизу ведром пользоваться. И с длинным вроде как подлокотником, только для ноги, и спинкой с сильным наклоном, чтоб заднюю поверхность бедра не тянуть сверх меры. Подлокотник для левой ноги был хитрым: в тех местах, где располагались швы, не сплошной, а с выемками, чтоб можно было смотреть за состоянием, просто приподняв подол. И вентиляция опять же.
Среди скоттов нашёлся коллега, старый не то костоправ, не то коновал, с местного наречия его должность переводилась как-то сложно. На него указал Ти́т, которого я приметил, выходя после осмотра из шатра Ингеборги. Матёрый диверсант увлечённо дулся в какое-то здешнее подобие шашек или зе́рни с воином, неуловимо похожим на него самого́. Эти коллеги нашли друг друга первыми. Местный особист сперва бдительно и ревностно наблюдал за тем, как расставлял и проверял посты наш, удовлетворённо кивая, а потом подошёл и объяснил на пальцах и плохом датском, где расположены его секреты и засидки. Два профессионала нашли общий язык, наплевав на сложность коммуникаций. И к утру были практически друзьями. От него Тит и узнал про старого лекаря, что понимал в боевых ранах.
Поговорив с дедом через Стиганда, я остался вполне доволен. И удивлён. Доволен тем, что старик и вправду знал дело, ну, с поправкой на эпоху, конечно. Он с недоверием отнёсся к запрету промывать раны старой мочой и присыпа́ть землёй, но явно принял ценные указания на веру. Спорить и сомневаться в том, кого приняли как родного Луг и сам великий Дагда, кто бы они ни были, он не стал. Внимательно и цепко глядя за моими руками запомнил, как следует шить диковинными кривыми иглами, как работать в ранах на конечностях. Мы дошли до одной из околевших кобыл, на ней и проводили зачёт по военно-полевой хирургии. Иглы, запас шёлка и запасную скатку-набор я ему подарил без разговоров. А удивил старик тем, что в молодые годы побывал на далёком Рюген-острове, видел Стоислава и говорил с Ладомиром. Когда речь зашла об этом, обалдели мы оба, примерно одинаково. Он, оказывается, и Буривоя запомнил.
Дед, которого звали Бе́ртом или Бёртом, я так и не понял, как правильно, знал о свойствах настоя толчёной ивовой коры, двенадцати видов мха и лишайников, и вообще в тра́вах и грибах разбирался почти как отец Антоний. Потренировавшись ещё некоторое время в наложении и снятии швов, расстались, крайне довольные знакомством. А Малкольм клятвенно заверил, что больше никого, кроме Бёрта или Бе́рта к жене не подпустит.
Утренний осмотр, уже без прежней суеты проводимый, дал возможность присмотреться повнимательнее не только к ноге королевы. В молодости она явно была красива, с той ослепительной северной грацией Марлен Дитрих или Грейс Келли. А нога, кстати, была похожа на ногу Элины Быстрицкой. Мне было, с чем сравнивать вполне предметно: именно я собрал её прекрасной артистке и женщине после сложного перелома, когда проходил ординатуру в ЦИТО. Учитель-академик тогда только хмыкал и улыбался под маской, делал я всё сам.
А вот сейчас было понятно, что аневризма была не единственной проблемой. Судя по волосам, дёснам и тому анамнезу, что удалось собрать на скорую руку, Ингеборгу кто-то травил, давно и, кажется, ртутью. Поэтому с Бёртом обсудили диету и терапию. Пришлось остановиться на базовых вещах: сырые яйца, молоко, уголь. До появления даже банальной марганцовки оставалось ещё чёрт знает сколько веков и лет. Но наблюдения за средневековыми пациентами показали, что они умудрялись поправляться практически без лекарств, при соблюдении базовых в моём времени правил гигиены и при сравнительно несложном уходе. Да, озвучь я что-то подобное, с примерами и статистикой, в развито́м и технологичном двадцатом, а тем более в экстенсивно-прогрессивном двадцать первом веке — непременно случайно скоропостижно скончался бы. Фармацевтика во все времена была очень прибыльной отраслью, там плавали такие акулы, что и думать не хотелось.
Как бы то ни было, пока жизни белой королевы Альбы ничего не угрожало. Ну, если только она не надумает скакать верхом или бегать в ближайшие пару месяцев. Хотя после тех страшилок, какими я завершил осмотр, она вряд ли осмелилась бы. А бородач вообще проревел ультимативно, что до зимы жена будет перемещаться только на носилках или на его руках. То, какими глазами они смотрели друг на друга, говорило без всяких сомнений: это была настоящая любовь. И, наверное, именно она и была тем самым чудом, что удержало душу Ингеборги в этом мире. И на сдачу выдало нам со Всеславом, пусть и де-юре, приличных размеров архипелаг между Северным морем и не пересечённым пока Атлантическим океаном. Десятки народов, сотни кланов, тысячи душ союзников. Вместо той пакости, что созревала тут в моём прошлом будущем.
«Как ты там говоришь? Ничего себе, сходил за хлебушком?» — поддел внутри великий князь.
«И не говори-ка» — согласно вздохнул я.
«Домой охота — спасу нет» — одновременно подумали мы оба.
Глава 20
Слово пастыря
Домой горцы и северяне не отправились. Приближался какой-то великий праздник, посвящённый тому самому Лу́гу, которого тут так почитали. И как-то само так решилось, что отметить его непременно нужно на Всеславовом поле, возле Кентербери, за Ставр-рекой. Там, где на Холме Ангелов должен был вырасти исполинских размеров курган.
До аббатства ехали неспешно, целый день. Влас нашёл каких-то рукастых парней из местных и довольно шустро поставил одну из повозок на кожаные рессоры. Ну, от рессор там, понятно, был только принцип — из шкур сшили кольца, в них продели палки, которые прибили к бортам. К палкам привязали другие шкуры, сшитые в подобие гамака. Получилось пусть немногим, но комфортнее, чем на холстине меж двух коней. Учитывая то, что двигалась вся эта халабуда чуть быстрее, чем пешком, тряска в ней была минимальная. Но королева ойкала, как самая настоящая принцесса на горошине. Иногда смущённо улыбаясь нам со Всеславом, давая понять, что не так уж ей и больно, а вот то, как плясал вокруг муж — слишком приятно, чтоб упускать такую возможность.
Коней нам подогнали вполне приличных, это даже Рауль отметил. Они с Филиппом слушали на ходу двух сурового вида мужиков, которые, похоже, отвечали у Малкольма за военно-морской и торговый флот. Сам король всю дорогу отвечал в основном на вопросы жены, от которой не отходил. Вожди и воины, глядя на строгого руководителя, который будто бы заново медовый месяц переживал, ухмылялись в усы и бо́роды. Но как-то очень по-доброму.
