Лестница пылала, но по ней еще можно было спуститься, и мы устремились вниз, по огненному туннелю, мимо горящих перил, под сыплющимися искрами, сквозь кольцо шипящего пламени, которое постепенно смыкалось.

Где-то на середине пролета сверху на нас обрушилось нечто серебристое, сияющее. В первую секунду я решила, что это рухнул потолок, и вся сжалась, втянув голову в плечи. Но боли не было. Наоборот, я почувствовала облегчение, в невыносимом пекле — внезапную приятную прохладу.

По лицу что-то текло. С волос капало. Одежда отяжелела и прилипла к телу.

Вода!

Я вся была мокрой.

Новый сверкающий поток воды разбился о ступеньки перед нами.

Откуда здесь вода?

Неважно. Она потушит огонь

Спасение!

Однако ничего не изменилось. Со всех сторон к нам тянулись языки пламени. Вода их не гасила, не прибивала к полу. Пожар не ослабевал. Он поглощал воду, как топливо, и разгорался ярче, сильнее, яростнее.

Моя радость была поспешной.

Рядом выругался расстроенный Олиф.

— Это не простой огонь, — раздался откуда-то голос Лунет, звенящий от паники. — Вода перед ним бессильна. Я пыталась вам помочь. Пыталась, но… Я улетаю. Бегите! Спасайтесь!

И, стиснув зубы, мы побежали вниз.

Ступеньки, ступеньки, ступеньки.

Казалось, этой лестнице не будет конца, но вот впереди сквозь рваные клочья дыма и пелену слез я разглядела парадную дверь, распахнутую настежь.

Выход.

Сердце подскочило и оглушило меня неистовым грохотом.

Уже близко. Неужели у нас получилось? Осталось только пересечь холл.

Не отрываясь, я смотрела на заветный прямоугольник двери, на виднеющийся в нем кусочек улицы, на темные фигуры слуг, в ужасе столпившихся у крыльца.

Люсиль. Гаэл. Жюли.

Они ждали нас, молились за нас и умирали от страха.

Скорее туда, к ним, наружу, где безопасно, где жизнь.

— Папа! — истошно заорала Жюли, заметив отца в задымленном холле.

Сквозь распахнутую дверь я видела, как разрыдалась от облегчения Гаэл. Ее тощая фигурка переломилась пополам, как ветка сухого дерева. Плечи тряслись. Руки закрывали лицо.

— Все в порядке! Мы здесь! Все хорошо! — закричал ей Олиф.

— У нас получилось, — шепнула я.

И тут над головой раздался чудовищный треск. Как будто разверзлись небеса.

Дом начал рушится.

Сверху, преграждая нам путь, посыпались горящие балки.

Все случилось за секунду.

Только что я видела дверь, рассветное небо, прыгающую перед крыльцом Жюли, плачущую Гаэл, слышала голос Люсиль. И вот перед нами гора из пылающих черных обломков. Сплошная стена из горящей древесины, которую не обойти, через которую не перелезть.

Выход завалило.

Впереди огонь, сзади огонь, повсюду огонь. Мы в ловушке. Со всех сторон окружены пламенем.

Мой мозг отказывался это понимать.

Мы же почти спаслись. До двери оставалось всего несколько метров. А теперь двери нет.

Это… всё?

Конец?

Мы умрем?

Я проживаю последние минуты своей жизни?

И снова на меня обрушилось ощущение нереальности, сна. Я стояла, оглушенная, отупевшая, и смотрела на груду обугленных балок, заваливших дверь. Тут и там между ними вырывались языки пламени и лизали темное дерево.

Я почувствовала, что тело Реймона тянет вниз, что я больше не могу его удержать. Это Олиф опустил руки.

— Дурак, — с надрывом бормотал кучер себе под нос. — Баран. Идиот. Зачем сунулся в пожар? Героем себя возомнил? А теперь умрешь, герой. — Он резко повернулся ко мне. Его глаза вылезли из орбит и горели безумием. — У меня же семья. Жена. Дочь. Я их больше не увижу?

Этот его дикий взгляд, этот мучительный вопрос в голосе…

Мне захотелось провалиться сквозь пол.

Моя вина.

И графа не спасла, и Олифа погубила.

У него ведь и правда семья.

Думали ли я об этом, когда молила о помощи?

— Мы умрем? Что нам делать, Мэри? Мы умрем? Что нам делать? — объятый паникой, Олиф превратился в заевшую пластинку.

Под градом его повторяющихся вопросов я опустилась на пол к Реймону и свернулась калачиком у него под боком. Грудь Его Сиятельства мерно вздымалась под моей головой, сердце билось ровно и спокойно. В своем милосердном забытьи он не знал, что жить нам осталось считанные минуты.

Огненное кольцо сужалось. Воздуха становилось все меньше.

— Прости меня, Реймон, — шепнула я, задыхаясь от кашля и глотая слезы. — У меня не получилось.

Перед глазами замелькали сцены из прошлого.

Граф с аппетитом уплетает мои блины.

Удивленно выгибает бровь, впервые увидев на мне брюки.

Мы стоим на заснеженной террасе. Подарочный пакет хрустит в его руках. Реймон разворачивает бумагу и с улыбкой гладит связанный мною свитер.

«Вы всегда заботились обо мне, Мэри».

Наши губы соприкасаются.

— Я люблю тебя, — подняв маску, я украла у своего спящего любимого поцелуй.

Самый сладкий.

Самый горький.

Соленый от слез.

Прощальный.

Губы Реймона были теплые и неподвижные. Я касалась их и безмерно сожалела об упущенном. Сколько тысяч раз мы смогли бы поцеловаться, если бы остались живы. Говорят, перед смертью не надышишься, но я пыталась. У меня было всего несколько минут, чтобы подарить любимому свою нежность.

Я целовала Реймона в последний раз.

И губы, которые я ласкала, неожиданно дрогнули.

Глаза над тканью поднятого платка открылись.

Теплая рука зарылась мне в волосы на затылке.

Проснулся. Он проснулся. Не в полночь. Днем.

— Он полюбил тебя первым, — шепнул Реймон мне в губы.

— Кто он? — отозвалась я, не веря своим глазам.

Очнулся!

— Дракон.

Любимый смотрел на меня, и в глубине его широких зрачков, как в черной воде, отражалось мое лицо.

— Когда понял, что может тебя потерять. Когда узнал, что ты вот-вот погибнешь, потому что бросилась спасать меня из горящего дома. В этот самый момент он осознал, как сильно тебя любит. И я тоже люблю, ведь мы с ним одно. Тогда проклятие спало.

— И что теперь?..

Круглые зрачки Реймона задрожали — и внезапно вытянулись в тонкие нити.

Адская жара вокруг сменилась арктическим холодом. Я услышала треск, но это был не треск пожара, а как если бы два огромных айсберга столкнулись друг с другом.

— А теперь, — Реймон ласково заправил прядь волос мне за ухо, — все будет хорошо.

По горящим балкам, по пылающим стенам, по охваченной огнем лестнице с хрустом и треском стремительно ползла ледяная корка. Сквозь щели в завале в замок проникало дыхание дракона и замораживало пламя.

С улыбкой Реймон прижимал меня к себе.

* * *

Когда трескучий лед, ползущий по стенам, поглотил пожар, когтистая лапа смяла оледеневшие балки, завалившие выход, и я со своими спутниками смогла выйти наружу.

Первое, что бросилось в глаза, — грандиозная фигура, заслоняющая утренний свет. Лапы как башни, крылья как паруса пиратского корабля, мощное тело, состоящее наполовину из земли, наполовину из грязного снега.

— Ну, здравствуй, — Реймон задрал голову и улыбнулся своему зверю.

Ящер оскалился, будто приветствуя хозяина.

Какое-то время они смотрели друг на друга — мужчина под два метра ростом и снежно-земляной исполин высотой в три этажа — а затем земля и снег перестали быть телом дракона и рухнули вниз, к ногам графа, будто исчезло то, что придавало им форму.

В воздухе остался лишь призрачный силуэт.

И этот призрачный силуэт влетел Реймону в центр груди. Зверь и человек слились в единое целое.

— Нет больше проклятия, — воскликнул граф и, сорвав с себя маску, втоптал ее в грязь. — И раз уж я полюбил, то и эта тряпка мне не нужна. Никому я больше не принесу страданий. Никого не погублю видом своего неприкрытого лица. Красив ли я? — Он зачем-то повернулся к Люсиль.

Бедняжка, застигнутая врасплох, инстинктивно кивнула.