В зале мгновенно воцарилась тишина. Разговоры оборвались на полуслове. Десятки глаз, принадлежавших профессорам, старшим ординаторам и целой группе людей в строгих костюмах, синхронно, как у стаи голодных сов, повернулась в мою сторону.

Рядом со мной, невидимая для всех, плыла Мей. Как и вчера, она была зла. Нет, не так. Она была в ярости.

— Смотри, Херовато, — прошипела она мне прямо в ухо. — Вся наша больничная фауна в сборе. Змеи, шакалы и парочка гиен для массовки. Не хватает только оркестра, играющего похоронный марш.

Я проигнорировал ее комментарий, хотя он был до чертиков точен. Мой взгляд скользнул по первым рядам. Там, словно стая волков, устроился юридический отдел клиники. Человек шесть, все как на подбор — в дорогих костюмах, с одинаковыми непроницаемыми лицами и папками из дорогой кожи. В центре этой стаи восседал Танабэ. Он посмотрел на меня, и в его глазах блеснула тень той самой улыбки сытого удава, который только что проглотил особенно жирного кролика.

Чуть поодаль, на втором ряду сидел профессор Томимо и другие профессора. Он принял позу горделивого попугая: спина прямая, подбородок высоко задран. Еще через несколько рядов, развалившись на стуле и с откровенной скукой ковыряясь в телефоне, сидел его племянник, Томимо-младший, он же Токоряво. Этот кадр, кажется, даже не понимал, где находится и зачем. Для него это было очередное скучное мероприятие, которое нужно было отсидеть, чтобы дядя не лишил его карманных денег.

— На галерку пошли, — снова раздался шепот Мей. — Подальше от этих лицемеров. И чтобы обзор был лучше.

Я тихо хмыкнул. Будто бы мне позволили сесть в первых рядах. Я повел глазами дальше. Рядом с Токоряво сидели еще Савамура, Инуи и Нишиноя. Все они посмотрели на меня, и н их лицах появилась смесь радости и тревоги. смотрят с тревогой и сочувствием.

Я молча кивнул им и, не обращая внимания на впившиеся в мою спину взгляды, прошел в самый конец зала, где еще не были заняты сиденья. Я выбрал место в последнем ряду, у стены. Упал в кресло, чувствуя, как отпускает напряжение в ногах. Мей опустилась на соседнее пустое кресло.

— Нервничаешь? — спросила она, не поворачивая головы.

— С чего бы мне. А вы? — парировал я.

— Я в ярости, — отчеканила она. — Ярость не оставляет места для нервов.

В этот момент в зале погас свет, оставив лишь подсветку сцены, где стояла трибуна. Огромный экран за ней ожил, высветив логотип клиники Шова. К трибуне вышел Танабэ.

— Уважаемые коллеги, — начал он своим ровным, хорошо поставленным голосом. — Мы собрались здесь сегодня по весьма печальному и, я бы сказал, беспрецедентентному поводу. Как вы все знаете, две недели назад в нашей клинике произошел инцидент, который бросил тень на репутацию нашего учреждения и поставил под угрозу жизнь одного из наших уважаемых пациентов.

На экране появилась фотография. Мужчина лет сорока, азиатской внешности, с умными, проницательными глазами и жесткой линией рта. Под фотографией шла подпись: «Господин Пак Чон Су. Председатель совета директоров корпорации „Phoenix Electronics“».

— Один из главных спонсоров нашей больницы, — пояснила Мей. — Кореец, очевидно. У него огромный филиал в Японии. Они поставляют нам половину всего оборудования. Для директора потерять такого спонсора — все равно что выстрелить себе в ногу.

Танабэ продолжал вещать о важности корпоративной этики, о недопустимости халатности, о том, что клиника Шова всегда ставила во главу угла безопасность пациентов. Вся эта вода лилась минут десять. Я чуть не уснул. Мей же сидела неподвижно, как статуя.

— А теперь, — адвокат сделал паузу, — я передаю слово профессору Томимо, который непосредственно занимался этим случаем после… инцидента.

К трибуне, с видом человека, несущего на своих плечах всю скорбь мира, вышел Томимо. Он откашлялся, поправил очки и заговорил голосом, полным деланого сожаления.

— Уважаемые коллеги, — начал он. — Мне тяжело об этом говорить. Профессор Теруми… Мей-сенсей… она не просто моя коллега. Она моя ученица.

Ох, как же я жалею, что в тот момент у меня не было фотоаппарата. Хотя, он бы не смог запечатлить, не побоюсь этого слова, шедевральное выражение лица Мей. Я даже не знаю, сколько эмоций было на нем, но точно могу сказать, что доминантными были шок и наступивший через несколько минут гнев.

— Я помню ее еще совсем юной, когда она только пришла в ординатуру. Талантливая, амбициозная… Возможно, слишком амбициозная, — продолжил Томимо, а затем сделал паузу, давая всем проникнуться моментом. — В тот день, после сложнейшей восьмичасовой операции на господине Паке, которую она, надо отдать ей должное, провела блестяще, произошло нечто необъяснимое. Вместо того чтобы остаться у постели пациента в критический послеоперационный период, как того требуют все протоколы, Мей-сенсей покинула больницу.

По залу прошел гул.

— Она уехала на какую-то срочную, по ее словам, встречу, — продолжал Томимо, качая головой. — Оставив тяжелейшего пациента на попечение моего племянника, ординатора второго года.

Все взгляды метнулись на Токоряво, который в этот момент, кажется, прошел очередной уровень в своей игре и издал тихий победный писк. Он тут же смутился и спрятал телефон.

— Это уже само по себе является грубейшим нарушением, — голос Томимо звенел от праведного гнева. — Но то, что произошло дальше…

Он снова сделал паузу. Мастер драматических пауз, черт бы его побрал.

— Через час после ее отъезда состояние господина Пака начало резко ухудшаться. Мой племянник, будучи еще неопытным врачом, разумеется, запаниковал и позвонил ей. И профессор Теруми… — Томимо тяжело вздохнул, — по телефону, находясь за рулем автомобиля, отдала ему приказ. Приказ, который едва не стоил пациенту жизни.

— Лжец, — выдохнула Мей рядом со мной. Ее голос был едва слышен, но в нем было столько презрения, что не удивлюсь, что Томимо-сенсей почувствовал внезапно пробежавшие по кожи мурашки.

— Профессор Теруми, проявив халатность и необоснованно отклонившись от стандартного протокола ведения послеоперационного периода, назначила пациенту препарат аргатробан, что привело к развитию тяжелой анафилактической реакции и впадению пациента в кому, — закончил Томимо, и по залу снова