Чжан ещё секунду пытался сообразить, потом медленно кивнул, как человек, постигший высшую китайскую мудрость.
— Нет, навеьно, тоже тут на камни такой безоблазий делать, — наконец пришёл он к выводу. — Нишний камень клали под, а велхний — над… э-э… яйцо… яйцы плеступник. Потом специально обученный человек, синьшу, — это вроде палача, — со всей сила била по велхнему камню такой большой делевянный молоток.
Он сказал это совершенно спокойно, будто рассказывал о какой-то сельской ярмарке.
— … и вот так, — закончил Чжан, и тут его мысль мигрировала в направлении, почему в Китае такие крепкие семьи и откуда у китайцев столько любви к детям.
Лёха медленно повернулся к нему, сглотнул и сказал:
— Да уж… после такого шоу действительно начнешь ценить семейные ценности. Проще сразу на узел завязать, чем жениться.
Конец мая 1938 года. Командование Воздушных сил Китайской Республики, набережная Ханькоу.
И тут наш герой чихнул. Громко, от души, на всю комнату. То ли аллергия на всяческие благовония и притирания, то ли высшие силы вовремя вмешались.
Она вздрогнула, отпрянула и расхохоталась, произнеся по-китайски что-то про «русские микробы», а затем велела подать пропуск — свёрток из тончайшего шёлка.
— Символ чистого неба над Ханькоу, — перевёл ординарец с придыханием.
На простыне был вышит крупный иероглиф, а под ним — строчка мелких.
Лёха прищурился, всмотрелся, перевёл как сумел — и вдруг понял:
— Пис***ееец… — сказал он тихо и с чувством.
Потом, чуть громче, для протокола добавил:
— Огромное вам спасибо, я тронут такой исключительной заботой.
И вежливо отдал честь. Ну, как сумел. С непокрытой-то головой.
Конец мая 1938 года. Арсенал в горном массиве Дабашань.
Через пару часов полуторка уже тряслась по направлению к Дабашаню — скалистым холмам или даже скорее невысоким горам, где когда-то скрывались пещеры династии Мин, а сейчас свезли всё, что успели забрать и вывезти из арсеналов и складов Шанхая, Нанкина и еще десятков более мелких городов.
Дорога петляла между рисовыми террасами и каменными стенами, на которых лениво грелись ящерицы.
В склонах столетия назад были вырублены штольни, сейчас приспособленные под склады, кое-где забитые досками, а кое-где и обвалившиеся.
Показав шёлковый пропуск, Лёха сначала вверг в полный шок начальника складов. Наверное, явление Христа народу вызвало бы меньший ажиотаж, чем простая шёлковая тряпочка. Начальник рассыпался в поклонах и сюсюканьях и был готов самостоятельно лезть куда угодно. С трудом уговорив его и дальше бдительно спать на службе и получив щуплого китайца в сопровождающие, Лёха с Буровым полезли смотреть, что здесь можно, как выразился Лёха, «поживиться или спереть».
— Приспособить для нужд авиации, — поправил его Буров.
— Ну и катакомбы… — буркнул Буров, зажигая фонарь. — Если бы я тут потерялся, меня бы нашли только японцы через полгода.
Пролазив пару часов и прилично устав, героически осмотрев изрядное количество по выражению Бурова разного вида «говён» — от ржавых ящиков с карамультуками прошлого века и бочонков с дымным порохом до артиллерийских снарядов из всего западного мира, — товарищи наконец наткнулись на галерею с отсеками, где воздух стал как будто плотнее от старой смазки и керосина.
Лёхин фонарь осветил тесный проём — почти щелочку между ящиками и стеной штольни, — когда вдруг в свете показался тупо блестящий маленький цилиндрик. Он замер, затем протиснулся в щель между ящиками и, присев на корточки, осторожно заглянул в ближайший ящик: там лежали короткие авиационные бомбы с хвостовыми стабилизаторами в сложенном состоянии, аккуратно уложенные в прорезях деревянной кассеты.
Стальная оболочка казалась толстой, сварные швы местами покрылись тонким налётом ржавчины, но оставались целыми. Рядом лежали небольшие цилиндрические контейнеры с предохранителями и набором взрывателей, аккуратно промаркированные мелким почерком на английском.
Лёха провёл пальцем по бирке — шрифт выцвел, но цифры виднелись: 20 lb, 50 lb, 100 lb. Эти бомбы прекрасно подходили для междусобойчиков: лёгкие, удобные для подвески под легкие бомбардировщики или даже примитивные бомбосбрасыватели на гидросамолётах. В голове тут же всплыло практическое: с такими коробками можно было легко укомплектовать пару вылетов и сделать немало приятственной гадости в тылу противника.
Свет фонарей ложился на стройный ряд ящиков, и оттуда глядели целые ряды мелких бомб, аккуратно уложенных друг к другу, как сардины в консервной банке.
— Вот оно, малые авиационные. — проворчал Буров, с трудом протиснувшись и почесав репку. — Двадцать, пятьдесят, сто фунтов — британская мелочь двадцатыхтых годов. Тушка короткая, хвостик маленький, а смысл большой. Можно ящики сварганить и японцев как тараканов травить, — и усмехнулся, представляя себе, как деловая хитрость превращается в тактический план.
Освещённые туннели остались уже давно позади. По полу местами тянулись чёрные подтёки от масел, где-то виднелись старые бирки с англоязычными надписями, где-то — следы от канатов и крановых ушек.
Буров вытащил свою гордость — чёрный фонарь «Охотник» — с никелированной ручкой и стеклянным глазом спереди. Корпус был потёртый, с вмятиной сбоку и запахом кислоты. Он щёлкнул тумблером — фонарь ожил, выдав тусклый, но упрямый жёлтоватый свет, как будто внутри него проснулась душа советского электрика.
— Всё-таки надёжная штука, — пробормотал Буров. — С тридцать шестого года работает, и до сих пор не взорвался!
Запах металла, плесени и старой древесины плотно лез в нос и не давал легко дышать. Под конец второго часа путешествия по этой преисподней, советский фонарь Бурова сел совсем — лампа просто потухла. Лёха помахал рукой щуплому проводнику и извергнув простую конструкцию на китайском, отправил воина за карбидной лампой. Буров прижался спиной к удобному уступу, строго наказал разбудить его при появлении китайца и через минуту захрапел, то ли от усталости, то ли от привычки техников к короткому дневному сну в любом положении.
Лёхин фонарь — американский Eveready Big Jim, купленный на рынке у ушлого торговца, выглядел как небольшая жестяная коробка с хромированным отражателем и толстой ручкой сверху — тоже уже давал тусклый луч.
На боку красовалась надпись Lantern Battery, а сверху торчали две латунные клеммы, к которым можно было бы прикурить даже грузовик. Фонарь был тяжёлый, надёжный и светил добросовестно, пока батарея не начала уставать.
Теперь луч стал дрожать и тускнеть, белый свет превратился в мутно-жёлтый, и тьма вокруг постепенно брала своё. Запасная батарея лежала в рюкзаке, но Лёху мучила встроенная в мозг жадность. Новая, свежая, купленная за спиз…некоторые лишние детали военной амуниции — тратить её раньше времени рука не поднималась. Он покосился на слабый луч и буркнул вполголоса:
— Потерпи, старина. Подождём китайца с лампой — может, обойдёмся без излишних жертв, когда ещё вас зарядить получится!
Посмотрев на храпящего Бурова, Лёха, движимый любопытством, тем самым особенным любопытством, что появляется, когда есть вариант полазить по чужому барахлу, решил осмотреть соседние галереи.
Лёха пошёл вперёд по коридору, освещая стену тусклым лучом. Камень был в копоти, а под ногами — глина, густая, как совесть начальства.
В последнем, самом дальнем отнорке, он и нашёл их — шесть длинных ящиков, выкрашенных в серо-зелёный цвет, с латунными скобами и выжженным клеймом ADMIRALTY — TORPEDO MkVIII — 18-inch.
Сердце у Лёхи дрогнуло, вспомнив эпопею с подвешиванием торпед под его СБ в Испании.
— Маленькие какие-то, — заметил Лёха, присев и постучав костяшками по верхней крышке ящика.
Он подцепил проржавевшую защелку, та нехотя скрипнула, и крышка ящика с шорохом поднялась, выпуская наружу запах старого машинного масла, бумаги и чего-то ещё.
Внутри, в деревянных ложементах, находилась торпеда — пузатенькая, чуть больше четырех метров длиной, с гладким телом цвета тусклого метала. На боку — английские надписи, местами потемневшие от коррозии: «Mk. VIII — Air-Launched». Нос был обтянут алюминиевым колпаком, хвост — с четырьмя маленькими рулями и аккуратными винтами.
