Тоскливым взглядом она смотрела на свой подарок, и казалось, хрустальные слезы вот-вот наполнят ее глаза.

— Я любила украшения, — шепнула волшебница без обычного высокомерия в голосе, печально и тихо. — Но что мне делать с этим браслетом? Только любоваться.

— Каким браслетом? — я изобразила удивление. — Нет здесь никаких браслетов. Только цепочка.

И я вынула из шкатулки золотую вещицу и аккуратно надела на шею Лунет.

Птичка моргнула. Наклонив головку, Лунет попыталась рассмотреть на себе украшение, но было неудобно, и тогда она подлетела к зеркалу над резным комодом.

— Цепочка! — воскликнула пернатая, любуясь своим отражением. — И правда цепочка! Цепочка!

Разбрасывая снопы искр, она взвилась к потолку и закружилась над столом вне себя от радости.

— Цепочка! Цепочка! Цепочка! — щебетала Лунет. Все смотрели на нее, задрав головы, и улыбались. — Ваше Сиятельство, цепочка! — она подлетела к графу, к самому его лицу, и зависла в воздухе, размахивая крыльями. — Настоящая. Золотая.

— Вижу, — добродушно ответил Реймон Марцелл и скосил на меня глаза. — Тебе очень идет, Арле́тт.

«Арлетт!»

— Дешевая совсем, — к птичке вернулась ее привычная заносчивость. От взмахов огненных крыльев волосы графа развевались, а на скатерть сыпались разноцветные искорки. — Но это уже что-то. Это уже не ничего. В следующий раз Мэри купит мне подарок подороже. Цепочку с кулоном. С драгоценным камнем. С бриллиантом.

Вы только поглядите: аппетиты растут с каждой секундой!

Рассмеявшись, я покачала головой.

Пока Лунет-Арлетт прихорашивалась у зеркала, я достала из-под елки остальные подарки.

При виде отреза шелковой ткани, варежек и муфточки Люсиль расплакалась. И не потому, что сама не могла позволить себе таких дорогих вещей. Нет. Реймон Марцелл был щедрым хозяином и всем назначил хорошее жалование. Просто этой бедняжке ничего прежде не дарили. Ну кроме тумаков.

Переполненная эмоциями, Люсиль едва не задушила меня в объятиях.

Настал черед и остальных слуг быть осчастливленными. Каждый из работников Блэквуда получил по коробке со сладостями.

— А теперь ваш подарок, граф, — охваченная внезапной дрожью, я подошла к Реймону Марцеллу с большим бумажным пакетом в руках.

Его Сиятельство тоже как будто нервничал. Кожа над черным платком, закрывающим нижнюю половину его лица, порозовела.

Суетливым жестом граф откинул крышку карманных часов и бросил беглый взгляд на циферблат. Днем наш хозяин всегда отсутствовал, а ночью — куда-то торопился.

— У нас ведь есть время? — тихо спросила я.

— Немного, — шепотом отозвался Реймон Марцелл, а потом поднялся на ноги, и мы вдруг оказались смущающе близко. Я почти уткнулась Его Сиятельству в грудь.

Не знаю, что со мной творилось, но я оробела. Не хотелось отдавать графу подарок при всех. Я желала сделать это наедине.

— Можем мы выйти на террасу?

Наверное, это было неприлично.

Наверное, так не делалось.

Наверное, со стороны моя просьба выглядела странно.

Неважно.

Один раз можно и нарушить этикет.

Его Сиятельство долго, внимательно смотрел мне в глаза, будто что-то искал в их глубине, затем кивнул и сказал:

— Надо одеться. Снаружи холодно.

И тут же сверху на нас упали мое манто и роскошный подбитый мехом плащ графа. Лунет постаралась.

Жестом Реймон Марцелл пригласил меня к стеклянной двери, скованной морозными узорами.

Перила террасы оледенели, ветер носил в воздухе снежную крупу, но под крышу, где мы остановились, особо не задувало.

Из гостиной сквозь стекла, покрытые белой коркой, на террасу сочился зыбкий оранжевый свет огня. В любой момент мы могли вернуться из холода обратно в тепло, и было в этой мысли что-то очень уютное. Как греть замерзшие руки о бока кружки с горячим чаем.

— Признаться, мне крайне неудобно. Я не приготовил для вас никакого подарка, — сказал Реймон Марцелл.

Мы по-прежнему стояли очень близко друг к другу. Гораздо ближе, чем позволяли приличия.

— Вы же не знали о празднике, — махнула я рукой, не понимая, отчего так быстро бьется сердце, почему я сама не своя от волнения.

Подол моей длинной юбки задевал штаны графа. Носки моих легких туфелек из ткани и его грубых кожаных сапог соприкасались.

— Тем более мой подарок очень скромный, — я чувствовала, как немеют губы, а язык начинает заплетаться. К ночи мороз окреп, а мне в моем тонком платье и расстегнутом коротком манто было душно, как знойным летом. — Не уверена, что вам понравится. Что можно подарить человеку, у которого все есть?

Пальцы нервно теребили ручки бумажного пакета.

— Вы ошибаетесь, Мэри, — вздохнул Его Сиятельство. — Я человек, у которого нет ничего. Ни полноценной жизни, ни достаточно времени на то, что я хочу. Только золото. А что золото? На него можно купить часы, — он достал из пальто свои карманные, с тяжелой серебряной крышкой и показал мне, — но не время. Вы, Мэри, уже сделали мне подарок. Лучший подарок, который только можно вообразить. Этот праздник, — граф кивнул на подсвеченное со стороны гостиной окно. — Этот стол, полный угощений. Эти люди. Настоящие, живые люди вокруг меня. Возможность почувствовать себя нормальным.

Я опустила взгляд, зардевшись, как девчонка.

— Вы наполнили мой замок домашним уютом, — продолжал Реймон Марцелл горячо и проникновенно. — Вместо сна развлекали меня по ночам разговорами, хотя это не входило в ваши обязанности. Впервые за тридцать лет у меня появился интересный собеседник. Я ощутил… заботу. Да, заботу. Вы заботились обо мне, Мэри. И я уверен, что ваш подарок, — он аккуратно забрал из моих рук хрустящий пакет, — я уверен, что там еще одно проявление вашей заботы обо мне.

Мое сердце колотилось как бешеное, аж в ушах шумело от тока крови.

Под завывания ветра Его Сиятельство развернул бумагу и вытащил наружу теплый вязанный свитер.

— Я же говорил, — расплылся он в широкой улыбке.

Я не могла пошевелиться. Оцепенела от бури охвативших меня чувств.

Реймон Марцелл ласково гладил пальцами объемный узор из толстой пряжи.

— Вы не купили безделушку в первой попавшейся лавке. Каждый вечер вы брали в руки спицы и посвящали мне свои мысли, время, силы. Сколько дней вы вязали для меня эту вещь?

— Три недели, — шепнула я, чувствуя, как моя грудь наполняется огнем.

Мир вокруг исчез, сжался до пятачка пола у балконной двери. Не смея поднять взгляд, я смотрела на меховой ворот мужского пальто. На черные ворсинки, льнущие к белому горлу.

— Три недели, — повторил Реймон Марцелл.

Холодные пальцы нежно взяли мой подбородок и заставили запрокинуть голову. Не успела я ни о чем подумать, как жесткие властные губы украли у меня поцелуй.

Реймон целовал меня. Одной рукой прижимал к себе, а другой приподнимал черный платок-маску, освобождая губы. Я все еще не видела его лица полностью, но губы были гладкими, без рубцов и ожогов. Я не чувствовала ничего необычного, не угадывала ни малейшего намека на уродство. Что же тогда он прятал под этой своей неизменной тряпкой? Чего стеснялся?

Поцелуй длился и длился. Никто из нас не закрыл глаза. Хотя и считалось, что в темноте, когда отвергаешь один из органов чувств, ощущения обостряются, мы хотели видеть друг друга, ни на секунду не размыкать ни объятий, ни взглядов.

Стылое дыхание зимы проникло в наше убежище под крышей террасы. Ветер усилился и теперь яростно терзал мою юбку, то прибивая ее к ногам, то надувая колоколом. Но мне не было холодно. Мне было горячо. Так горячо, что казалось, я не выдержу, сгорю дотла, мой внутренний пожар вырвется наружу и испепелит нас обоих.

Широкая ладонь Реймона Марцелла лежала на моей спине. Я ощущала ее холод, ее властное давление между лопатками, дрожь страсти в длинных сильных пальцах, которые то и дело сжимались, загребая мех моего манто.

И у меня тряслись колени, подкашивались ноги.