Кулак уже предвкушал хруст хрящей, ноющую боль от соприкосновения с черепом наглеца, ощущения горячей мокроты, но ничего этого не получилось. Вместо того носитель зубодробительного кулака вдруг поднялся в воздух, перевернулся вверх ногами и рухнул на пыльную плитку, уложенную по приказу ненавидимого «настоящими москвичами» Собянина, исчадья ада, заполонившего своей плиткой всю столицу и не дающего москвичам жить так, как они хотят.

Удар о тротуар был таким сильным, что изо рта Витали вырвался едва ли не фонтан слюны, окрашенной розовым, в довершение ко всему он жестоко прикусил язык, сразу же наполнивший рот пригоршней крови. Сознание помутилось, и Виталик вырубился не хуже, чем если бы получил в челюсть от Майка Тайсона, известного своими нокаутирующими ударами.

А бомж тем временем подошел к капоту «Приоры» и стал есть из коробочки, оставленной Виталей – руками, механически засовывая картошку и ее содержимое в свою уродливую пасть. Выглядело это гадко – кусочки смеси-наполнителя падали на светлый плащ, ползли по нему, оставляя дорожки слизи, будто мерзкие садовые слизняки, но бомж не обращал внимания на подобные мелочи, он совал в рот куски, захватывая грязными пальцами кашеобразную массу, глядя в пространство остановившимся взглядом удивительно синих, каких-то нереально синих глаз.

Никто ничего не понял – все застыли на месте, как соляные столбы, и только когда Ленка дурным голосом завопила: «Убииил! Ты убииил его, сука!» – сообразили, что какой-то там поганый бомж только что вырубил Витальку, их пацана, их признанного авторитета и просто дружбана, за которого они должны порвать любого, как говорит пацанский кодекс.

И тогда вся стая, все четверо пацанов, крепких, спортивных, двинулись на бомжа – покарать! Покарать за наглость, за противную рожу, за Виталю – ни за что, в натуре, брошенного в пыль! Да просто за то, что жизнь не совсем удалась, и потому, что могут хоть на ком-то выместить свою злость и разочарование! Как он смел, грязный, вонючий, посягнуть на Пацана? На Своего? Того, кого он и пальцем коснуться не смеет!

Бомж доел картошку, облизнул пальцы, аккуратно поставил на место пустую коробку. На поедание здоровенной картохи с четырьмя наполнителями у него ушло не больше десяти секунд. Он буквально всосал содержимое контейнера, как унитаз всасывает хозяйское дерьмо. Рраз – и нету!

Когда Михась был уже на расстоянии удара, бомж вдруг раздвинул окровавленные губы и хрипло каркнул:

– Еще! Еду! Хочу есть!

С яростным «кий-я!» Михась провел маваши-гири в голову бродяги, уверенный в полном успехе, но тот медленно, очень медленно и мягко отвел его ногу, совсем не изменившись в лице, каменном, как у статуи, и так же обманчиво медленно коснулся гениталий противника, точно попав туда, куда собирался. Михась почти не потерял сознания, скрючившись на земле, и теперь лишь тяжело дышал и постанывал, зажимая ушибленную мошонку.

Толян и Серега были поосторожнее, они напали с двух сторон, готовые ко всему, опытные уличные бойцы – но и они легли через несколько секунд. Толян выключился от такого же, обманчиво мягкого касания в солнечное сплетение, с Серегой все было гораздо хуже, он напоролся на тычок в горло и едва не получил перелом гортани. Просто так легли карты. Перебор. Сейчас он хрипел и кашлял, сидя на заднице, глядя на бомжа изумленными, слезящимися от боли глазами.

Успех едва не пришел к Сене, успевшему достать бейсбольную биту – оружие пролетариата. Крепыш, ловкий, как обезьяна, и едва выше ее ростом, он с оттягом врезал по затылку бомжа, с замиранием сердца ожидая хруста и бульканья. Сеня имел опыт подобных драк и знал, чем заканчивается удар в основание черепа. И видел, и сам бил.

Только вот, похоже, у бомжа глаза были и на затылке. Он ловко подсел, вписался в удар биты, отвел ее в сторону, направив прямо в стекло Михасевой «ласточки», и когда напротив сиденья водителя возникло белое овальное пятно – Сеня понял, что больно можно сделать и без «оружия ударно-дробящего действия». Впрочем, при желании и достаточном умении «оружием ударно-дробящего действия» может стать любая часть тела, достаточно твердая и быстро двигающаяся, например, голова. Как было сказано в одном милицейском протоколе: «Удар был нанесен твердым тупым предметом, предположительно головой…»

Предположений полицейским строить не придется, свидетелей более чем достаточно – пятеро девчонок, визжащих, как полицейские сирены, этого хватит любому следователю – так что было кому рассказать о том, как нос Сени встретился с высоким, выпуклым лбом бомжа, встретился, чтобы никогда уже не стать прежним.

Это очень больно, когда лбом в лицо. Больно и кроваво. Потому в следующие десять минут Сеня не мог не то что думать – дышал едва-едва, да особо и не подышишь сквозь сплющенные ударом, забитые сгустками ноздри да наполнившийся горячей пацанской кровью и осколками зубов разбитый рот. Этот зомбак – как рассказали потом девчонки – успел еще достать Сеню ударом ботинка прямо в пухлые губы, предмет зависти всех подружек.

После всего содеянного бомж обошел по кругу стоявшие машины, не обращая внимания на поверженных парней, на причитающих девчонок, собрал недоеденные и нетронутые коробочки с картошкой, сложил их стопкой и удалился в темноту, пихая в рот содержимое контейнера. Как потом оказалось, он прихватил еще и полторашку пива, заныканную на заднем сиденье «Приоры» запасливого Михася. Но об этом говорить никто не стал – не до того!

Когда на место происшествия прибыл вызванный Ленкой наряд полиции, девчонки уже не всхлипывали и смогли уверенно, почти без дрожи в голосе, описать нападавшего, указать направление, в котором он ушел. Ехать с нарядом и показать на бомжа они категорически отказались, во-первых, страшно, может, он зомби какой-нибудь? Во-вторых, нужно заняться пацанами, возле которых суетится бригада «Скорой» – мало ли, что понадобится? Вдруг в больницу повезут, а тогда что с машиной делать? Надо будет родаков дожидаться, бросать машину без присмотра нельзя – мало ли какие черти сбегутся, разворуют, мародеры! Вон, уже толпа скопилась, и где только были, когда этот поганый зомбак пацанов крошил!

В общем, пришлось полицейским ехать совсем одним разыскивать супостата. Без особого желания, надо сказать – в историю о том, как какой-то там бомж положил пятерых отморозков, патрульные не верили. Небось, между собой чего-то не поделили, а теперь хотят отмазаться! Но работу делать надо – есть сигнал, есть информация, ее нужно проверять.

Сигнал-то по ноль-два, а они, сцуки, все пишут, не отвертишься! Отписаться можно только бумагой, а для того – ехать по маршруту и выглядывать в темноте извращенца в светлом плаще. Именно в темноте, потому что вряд ли он сейчас шлепает по освещенным магистральным улицам. Свернул куда-нибудь в переулок и тихарится, бомжара поганый! Повадки бомжей давно известны, сидит, небось, где-то в люке теплотрассы, диггер хренов, и ждет, когда выползет на рукав очередная вша. А ты ищи его… и, не дай бог, найдешь – весь салон провоняет, вшами еще наградит, тварина! И что их не расстреливают, гадов? Можно было бы – вывел на пустырь, приставил к голове ствол – бах! И нет бомжа. И нет проблемы. А то нянькаются с этими мокрицами подколодными!

Патрульные были очень, очень злы. Они только-только собрались поужинать, и на вот тебе – вызов! Чтоб он сдох, этот бомжара! Попадется – попробует, каково это – дубинкой по хребту. Враз забудет, как шататься по городу, уродуя его чистый образ своей вонючей бомжарной мордой!

Человек без имени двигался вперед, наслаждаясь ощущением сытости, пусть и недолгим. Откуда-то он знал, что скоро снова захочет есть, что чувство голода в ближайшие несколько дней – его верный спутник, его палач, его боль. Но пока живот набит пищей, в руках несколько коробок с едой, и ее хватит по крайней мере на сутки, а это уже хорошо. Теперь нужно куда-то спрятаться. Инстинкт вел в темноту, в переулки, на поиски норы, в которую можно забиться, в которой можно переждать. Что переждать? Зачем переждать? Человек не знал. Но знал, что надо переждать.

За спиной вспыхнули фары, зарокотал мотор, взвизгнули тормоза. Резкий, высокий голос выстрелил в спину очередью слов:

– Стоять! Эй, ты, урод, стоять! Не двигаться! – голос изменил тон, стал потише: – Прикинь, Семеныч, мы его разыскиваем, думаем, он уже на дно залег, а этот придурок как по проспекту гуляет! Вот же гаденыш!

– Вась, ты бы поосторожнее с ним… – Низкий, хрипловатый голос погас в темноте, потом щелкнула зажигалка, осветив внутренности патрульной машины неверным светом, исходящим от колышущегося на сквозняке огонька. Запахло табачным дымом. – Ты помнишь, что эти придурки рассказывали? Он как щенков их раскидал!

– Этот доходяга? – весело присвистнул сержант, разминая могучие покатые плечи. – Я что, с каким-то доходягой не справлюсь? Ты видел этих потерпевших – лимита поганая, алкашня! Да их детсадовец совочком разгонит! Между прочим, я краповый берет! И когда сдавал экзамен, сам инструктора ухайдакал, а не он меня!