Затем пришлось немного повозиться, чтобы наладить производство арбалетов. Все же таскать речной песок ведрами было тем еще увлекательным занятием.

Именно во время одной из таких «песочных» ходок, когда я, нагруженный двумя тяжелыми ведрами, возвращался от реки к поместью, я и увидел ее.

Там, где еще недавно был лишь пустой берег и мои эскизы на пергаменте, теперь стояла она. Настоящая, полноценная водяная мельница. С огромным, аккуратно сколоченным колесом, которое медленно, но уверенно вращалось под напором речного потока. С крепким срубом, с крышей, покрытой дранкой, с желобом, подающим воду на лопасти.

Вот просто взяла и стояла. Словно выросла здесь сама по себе, как гриб после дождя.

Я замер, едва не выронив ведра. Мозг отказывался верить увиденному. Я протер глаза. Нет, не мерещится. Стоит. Работает. Вернувшись с двумя ведрами песка в поместье (так как повозками таскать по узкой тропе было неудобно), я первым делом выцепил Василя, который как раз руководил процессом укрепления одной из стен частокола.

— Василь, — обратился я к нему. Он тут же обернулся и замер на месте, вытянувшись по струнке, словно набедокуривший кот, пойманный на месте преступления.

— Да, барин? — осведомился он, его лицо выражало крайнюю степень озабоченности.

— Мельница, — сказал я, пытаясь подобрать слова, но в голове крутилось только одно.

— Что… мельница, барин?.. — переспросил он, его глаза забегали.

— Она стоит. На реке.

— Стоит, барин… а что, она должна делать что-то другое? — с неподдельным недоумением уточнил староста, явно пытаясь понять, что же он и его мужики сделали не так. Может… она должна была летать? Или ходить по лесу, как та избушка на курьих ножках из старых сказок? А может, петь песни по утрам?

— Верно, — я не смог сдержать усмешки. — Стоит. Но… когда вы успели? Я же только чертежи оставил.

— Ну… — Василь немного расслабился, видя, что я не сержусь. — Знаете, барин, пока вы там на Север ходили, аванпост этот вот сооружали, потом этот кубик ваш волшебный искали… нам тут, в Хмарском, делать-то особо нечего было. Мы-то все домики уже отладили, к зиме подготовились, крыши перекрыли, щели законопатили… Жаль, правда, что поле возделать не успели, год уже ушел… — с досадой посетовал староста.

— Погодите, — я все еще не мог поверить. — И вы… вы сами, вот так просто, взяли и собрали мельницу по моим чертежам?

— Ну… да? — непонимающе пожал плечами Василь. Его лицо выражало искреннее удивление моему вопросу. — Это ж как ентот… как ево-то… — он почесал в затылке, подыскивая старое, почти забытое слово, которое, видимо, слышал еще от своего деда. — Как конструхтер, во! Вспомнил словечко-то, хе-хе. У вас, барин, довольно понятные эти ваши бумажки. Все нарисовано, каждая дощечка, каждая шестеренка. Мы с мужиками взяли, посмотрели, почесали репу… ну и ентово, собрали. Даже работает, барин, все вертится, крутится, как надо. Жаль, правда, что молоть пока нечего. Зерна-то нет.

Я смотрел на него, на его простое, обветренное лицо, и чувствовал, как внутри меня растет волна… гордости. Гордости за этих людей. Я дал им чертеж, идею. А они, без моего контроля, без понуканий, просто взяли и сделали. Своими руками, используя лишь то, что было под рукой — топор, пилу, смекалку. Они не просто исполнители. Они — творцы. И это было куда ценнее любого 3D-принтера.

Конструктор… Да, пожалуй, это было самое точное определение. И это внутреннее чувство меня так распирало, что слов подобрать не получалось. Нет, вы только подумайте, они просто взяли чертежи, и собрали водяную мельницу.

Без надзирателя, без «еб твою мать», как у нас это обычно на заводах и стройках происходило. Взяли и собрали.

— Василь.

— Да?..

— Вы что-то строили раньше?

— Ну так ентово, барин… всякое доводилось делать. Мы ж за землей закрепленные были. Чевой сказали делать, то и делали. Хочешь не хочешь, а, знаете ли, у другого хозяина было слово «надо» и слово «делывай». Ну, мы и делывали.

— Вы молодцы, Василь, — сказал я искренне, положив ему руку на плечо. — Просто молодцы. Нет зерна — будет. Весной разобьем поля, посадим. И будет у нас свой хлеб. Самый вкусный во всем царстве.

Лицо Василя расплылось в широкой, счастливой улыбке.

— Будет, барин! Обязательно будет!

И не нужно нам будет заморачиваться насчет протяжки ЛЭП к Хмарскому благодаря Руническому Ядру. Хотя… у принтера был свой собственный приемник «альтернативных» источников энергии. А вот как эту энергию проводить в другие устройства я еще не придумал.

Я вздохнул. Накатившая было мысль облегчения — испарилась.

Видимо, все-таки придется.

* * *

Имение Императора Долгорукова

Алексей Петрович Долгоруков, царь Великого Новгорода и, с недавних пор, по совместительству половина будущего Императора (вторая половина в данный момент, скорее всего, храпела у себя в Старой Руссе, и это была, пожалуй, лучшая из его половин), в ту ночь не спал.

И дело было не в государственных думах, не в бессоннице, мучающей сильных мира сего, и даже не в несварении желудка после вчерашнего ужина с подозрительно оптимистичным гусем. Нет. Причина была куда более… яркой.

Когда небо на востоке, там, где по всем географическим и здравым понятиям располагалось поместье его беспокойного десницы, полыхнуло так, словно кто-то решил зажечь сразу все звезды одновременно, а потом еще и подсветить их прожектором, Алексей Петрович даже не удивился. Он лишь тяжело вздохнул, отложил в сторону недочитанный трактат «О пользе умеренного налогообложения для предотвращения чрезмерного энтузиазма у подданных» и подошел к окну.

О, небесные светила и прочие космические объекты, да нужно было быть не просто слепым, а еще и глухим, немым и, желательно, пребывать в состоянии глубокой комы, чтобы не догадаться, ОТКУДА шел этот свет.

Интуиция, этот тонкий инструмент, которым так славились политики и женщины, здесь была совершенно ни при чем. Здесь работала простая, как хозяйственное мыло, логика: если где-то происходит что-то большое, непонятное и, скорее всего, очень дорогое, то с вероятностью в девяносто девять целых и девять десятых процента к этому приложил руку барон Александр Кулибин.

И, тем не менее, Алексей Петрович если и испугался, то виду не подал. Это было ниже его царского достоинства. Он спокойно наблюдал за сиянием ровно столько, сколько оно длилось. А вернее, пока оно не угасло,