Она стояла в дверном проеме ординаторской с двумя пластиковыми стаканчиками в руках. От них поднимался легкий пар, наполняя комнату ароматом свежесваренного кофе. Запах мгновенно отодвинул никотиновую ломку куда-то на задний план. Я сглотнул, чувствуя, как напряжение в плечах чуть отпускает.

— Решила, что вам не помешает, — улыбнулась она, протягивая один стаканчик. — Вы как?

Я принял кофе обеими руками, пытаясь скрыть их дрожь. Горячий пластик приятно обжигал ладони, возвращая ощущение реальности.

— Жив. — Я благодарно кивнул. — С-спасибо.

Диана присела рядом, сохраняя профессиональную дистанцию, но в ее взгляде читалось что-то новое — уважение и легкое удивление.

— Вы были… — она подбирала слова, — потрясающим — там, в операционной. Знаете, я работала с разными хирургами, но такого не видела никогда!

Я сделал глоток крепкого кофе, поморщился от горечи. Я, который московский нейрохирург, предпочитал американо, а не эспрессо, но казанское тело немедленно отозвалось трепетом благодарности — кофеиновая доза была именно тем, что сейчас требовалось измученному организму. Тем более наука доказала: до трех чашек в день кофе очень полезен и снижает смертность от всех причин.

— Ты тоже была на высоте, — ответил я, автоматически перейдя на ты, и тут же мысленно одернул себя. — Простите, Диана Равильевна, вы были прекрасным ассистентом.

— Просто Диана. — Она слегка улыбнулась. — После того, что мы вместе пережили сегодня, думаю, можно и без отчеств. Хотя на вы я бы пока осталась.

Я кивнул и сделал еще один глоток. В маленькой ординаторской повисло молчание, но не то неловкое, которое жаждешь прервать, а уютное, объединяющее людей, вместе прошедших через что-то серьезное.

— Знаете, — неожиданно продолжила Диана, — я слышала много разного о вас. После тех случаев… — Она замялась. — Но то, что видела сегодня… Вы оперировали как бог!

Я собирался что-то ответить, отшутиться, когда в ординаторскую без стука вошел Михаил Петрович.

— Сергей! — Начальник отделения выглядел возбужденным. — Сидоров из реанимации звонил, пациентка стабильна, показатели лучше прогнозируемых. Это… — он запнулся, подбирая слова, — это поразительно!

Я кивнул, ощущая, как к усталости и отходняку от стресса примешивается чувство профессионального удовлетворения. И даже гордости. В конце концов, спасение жизни — то, ради чего все это затевалось. И в прошлой жизни, и в нынешней.

— Старался, — сказал я, но, к моему удивлению, Михаил Петрович на мои слова не отреагировал.

Зато он бросил взгляд на Диану, а потом сказал:

— Сережа, на минуту. — И первым вышел из ординаторской.

Мы с Дианой недоуменно переглянулись. Она выглядела сконфуженной.

Я пожал плечами и последовал за ним в коридор.

— Идем ко мне! В кабинет! — отрывисто скомандовал Михаил Петрович и первым вошел в свой кабинет.

— Что-то случилось? — спросил я.

— Случилось, Сережа, — вздохнул Михаил Петрович. Он старался не встречаться со мной взглядом. — Харитонов таки написал приказ о твоем увольнении! А ведь обещал! Но, ясное дело, перед Рубинштейном этим пресмыкается!

Меня словно током шандарахнуло. Но я глубоко вздохнул и сказал почти спокойным голосом:

— Ну что ж, этого в принципе и следовало ожидать. Тем более и Харитонов, и Рубинштейн мне об этом прямо в лицо говорили. И не один раз.

— Сережа… — попытался что-то сказать Михаил Петрович, но я перебил:

— Я сам во всем виноват, Михаил Петрович. Допрыгался. Но, с другой стороны, жизнь же на этом не закончилась. Она продолжается и за пределами нашей больницы, я это точно знаю!

— А ты хорошо держишься, Сережа, — с уважением кивнул Михаил Петрович, окидывая меня совершенно иным взглядом, — и не перестаешь сегодня удивлять.

Еще бы я не держался! После новостей об Ирине и стремительных похоронах меня уже какой-то ерундой вроде увольнения из больницы, где я пробыл всего-то два дня, не проймешь.

А вслух сказал:

— Спасибо вам, Михаил Петрович, за поддержку. — А поскольку раньше меня никогда не увольняли, и я не очень разбирался в формальностях, также задал вопрос: — Что там по процедуре? Я могу уже уходить? Или нужно еще обходной подписывать?

Михаил Петрович тяжело вздохнул и задумчиво произнес:

— Сегодня Ларису заменяет новенькая. А она еще не очень в теме. Так что этот приказ сможет запустить только завтра. Думаю, скорее всего, завтра утром, когда придет Лариса. Поэтому давай поступим так: напиши заявление об увольнении, а я Оленьке подсуну, мы его через журнал задним числом проведем, как будто ты еще вчера написал. Пусть уж лучше по собственному будет, чем по статье. Хоть трудовую тебе не испортим.

— Спасибо! — от души поблагодарил я и взял из принтера чистый листок. — А ручка есть?

Ручка нашлась, Мельник вытащил из нагрудного кармана. Потом Михаил Петрович продиктовал, на кого и что писать, я набросал заявление и отдал его шефу.

— Попробую провернуть! — зло усмехнулся он.

— А как без его визы в приказ отдавать будут? — удивился я. Шефа под удар подставлять тоже не хотелось.

— Ой, у Оленьки есть его факсимилька. Так что нормально все провернем. Оля сама приказ состряпает и все согласует. А трудовую и приказ я тебе потом домой занесу.

— Но он же узнает, — попытался вернуть шефа на грешную землю я.

— Ты считаешь, что он ради тебя будет лично бегать за секретаршей с кадровичкой и подписи с датами сверять? — хмыкнул Михаил Петрович. — Он тебя давно уже списал, Сережа. А сегодня просто поставил точку. Поверь, ты его больше не интересуешь.

— Вот и славненько, — сказал я, хоть в душе и был немного уязвлен этими словам.

Странно все же устроен человек. Вроде бы понимаешь, что тебя выгоняют с места, где ты проработал всего пару дней. Что для начальника ты действительно никто. Пустое место. А все равно где-то глубоко внутри что-то болезненно сжимается.

Я потер переносицу, сгоняя наваливающуюся усталость.

— Ладно, Михаил Петрович. Пойду я. Спасибо вам за все.

Мы молча пожали друг другу руки. Мельник стиснул мою ладонь крепко, по-мужски, и в его взгляде мелькнуло что-то вроде сожаления.

Я вышел из кабинета, заглянул в ординаторскую. Там уже никого не было. Снял и аккуратно сложил белый халат. Нужно будет простирнуть и вернуть его Алле Викторовне. Недолго он мне