Опера переглянулись, и Валера вздохнул.

— Слушай, зелёный! — доверительно подался он ко мне. — Не хотели расстраивать, но ситуация для тебя складывается не шибко хорошая. Ну сам посуди: напарник убит, врач пропал, похищены препараты строгой отчётности.

— И ты — единственный свидетель! — ткнул меня в грудь толстым коротким пальцем второй опер. — Но говоришь, будто ничего не помнишь, а проверить твои слова нет возможности из-за ментальной устойчивости.

— У нас просто нет выбора! — вновь перехватил инициативу Валера. — Возбуждено уголовное дело, и только ты можешь рассказать, что именно стряслось! Мы это знаем, и убийца тоже! Никто не даст нам просто взять и отпустить тебя на все четыре стороны!

— А на курсах контролёров будешь под постоянным присмотром, — влез в разговор Семён. — Подумай только: хорошие деньги, спецснабжение!

— Давай, пиши заявление! — сунул мне листок и ручку блондинистый опер, но тут же их забрал. — Лучше сам напечатаю!

— Не нужно, — буркнул я. — В больнице останусь. У нас санитаров нехватка, не могу коллектив подвести.

— Ты там и дня не проработал! — напомнил крепыш.

— Тем более! Скажут, что летун!

— Никто ничего не скажет! Мы заведующему позвоним и справку напишем, что по следственной необходимости переводишься.

— Не, не пойдёт.

И снова последовал быстрый обмен взглядами, после которого поднявшийся на ноги Семён навис надо мной и с угрозой спросил:

— Ты же понимаешь, что иначе на время следствия отправишься в КПЗ?

Блондинистый Валера оставил в покое печатную машинку и подступил с другой стороны.

— Хочешь к уголовникам за решётку угодить? Ты ж у нас сейчас единственный подозреваемый!

— С работы вылетишь! — пригрозил Семён. — И новую уже не найдёшь!

— Клеймо на всю жизнь! — поддакнул напарнику Валера. — Из города за сто первый километр вышлют!

— Сам себе жизнь сломаешь!

— Чего ради хорошую работу на нары менять?

— Кто знает, сколько следствие продлится?

— А мы тебя переводом оформим, даже увольняться не придётся!

Опера выдавали фразы один за другим, будто в пинг-понг играли, но заморочить мне голову не сумели. Не на того напали! С кем другим могли бы своего и добиться, а я мало того, что их угрозы всерьёз не воспринимал, так ещё и в КПЗ очутиться нисколько не боялся.

— Как следствие закончится, меня на работе восстановят, ещё и за вынужденные прогулы заплатят. А в камере кормят три раза в день и работать не надо. Плохо разве?

— Так ты тунеядец, ля⁈ — окрысился Валера.

— И до фига слишком умный! — хрустнул костяшками пальцев Семён, но этим всё и ограничилось.

На очередное предложение перевестись в контролёры я ответил очередным отказом, после чего блондин позвонил дежурному, и очень скоро за мной явилась парочка всё тех же конвоиров. Только на сей раз после команды встать лицом к стене, они сковали заведённые за спину руки наручниками и стальные браслеты защёлкнули так, что кисти враз онемели.

— В «кладовку» его! — напоследок скомандовал раздосадованный неуступчивостью клиента Валера, судя по всему, решив законопатить меня на какое-то время в одиночку.

В итоге спускаться пришлось аж в подвал, там у глухой железной двери избавили от наручников, а только я шагнул за порог, и едва не впечатался носом в противоположную стену. «Кладовка» оказалась тесным пеналом, где орку моих габаритов с немалым трудом получилось бы даже просто сесть на пол.

Плечами стен касаюсь, и потолок над макушкой нависает!

Сроду клаустрофобией не страдал, а тут как-то совсем уж не по себе стало. Сердце лихорадочно застучало, по лицу потёк пот, руки задрожали, колени начали подгибаться.

Что за ерунда⁈

Миг спустя погас свет, а вместе с ним из камеры разом улетучился весь воздух. Попробовал сделать вдох — и не сумел втянуть его в себя! Просто не получилось!

Я пытался, пытался и пытался вдохнуть, но нервную систему свёл спазм, а подсознание билось в ужасе и сводило на нет мои усилия взять ситуацию под контроль.

Воздух никуда не делся! В темноте не скрываются монстры! Стены не раздавят, а потолок не обрушится на голову!

Но — страшно! Страшно, страшно, страшно!

Въевшиеся в подсознание фобии были чрезвычайно сильны — Гу не продержался бы в этом пенале и пяти минут, я же кое-как подавил панику и каким-то запредельным волевым усилием заставил себя хватануть бестолково разинутым ртом столь желанный и недоступный воздух. Тогда-то и сообразил, что с того момента, как выключили свет, пусть неглубоко и еле-еле, но всё же продолжал дышать. Худо-бедно успокоившись, я закрыл глаза и представил, будто стою в вагоне метро, кругом люди, и мне просто не хочется никого из попутчиков видеть. Просто зажмурился, просто стою…

Наверное, впал в некое подобие транса, поскольку, когда распахнулась дверь, я из камеры едва ли не выпал. Лишь чудом сумел восстановить равновесие и не растянуться на бетонном полу.

— О как! — с непонятной интонацией выдал конвоир-орк, и меня вновь повели на четвёртый этаж.

Во всё том же кабинете обнаружилась уже успевшая серьёзно надоесть парочка оперов, и блондинистый Валера спросил:

— Ну что — подумал?

— Из больницы не уволюсь! — с порога отрезал я и, пребывая в отнюдь не лучшем расположении духа, начал качать права: — Просто так держать меня в отделении незаконно! Оформляйте в КПЗ, я со вчерашнего дня не ел, а там хоть покормят!

Блондин нахмурился.

— Какой-то он слишком бодрый после «кладовки»! После неё и таёжные шёлковыми становятся. Семён, как думаешь: случаем, не было у него в роду горцев?

А вот Семён невесть с чего развеселился.

— Да мы сами тебя покормим! — хохотнул он и предложил: — Бутерброд будешь?

— Не откажусь, — сказал