Харитонов окинул комнату цепким взглядом и направился прямо к нам.

— Ростислав Иванович, — начал Михаил Петрович, — мы уже подготовили…

— Я возьму этот случай, — объявил Харитонов, даже не взглянув на меня. — Немедленно отправляйте пациентку на КТ.

Пока санитары готовили каталку, Харитонов наконец соизволил заметить меня.

— Епиходов, ваше дежурство закончено. Можете идти домой.

Я уже открыл рот, чтобы возразить, но Рубинштейн заговорил первым.

— Простите, но этот доктор, — указал он на меня, — уже описал мне ситуацию и возможности лечения. Я бы предпочел, чтобы именно он продолжил заниматься пациенткой.

Харитонов слегка побагровел.

— При всем уважении, Соломон Абрамович, Епиходов не имеет достаточной квалификации для…

— В таком случае вы ассистируете, — прервал его Рубинштейн тоном, не терпящим возражений. — Я настаиваю.

Результаты компьютерной томографии лишь подтвердили то, что я уже знал благодаря Системе. Массивная субдуральная гематома стремительно сдавливала мозг, вызывая смещение срединных структур. Вдавленный перелом лобной кости усугублял ситуацию, костные фрагменты могли повредить мозговые оболочки.

Мы стояли в комнате просмотра снимков: я, Харитонов, Михаил Петрович и еще двое нейрохирургов из городской больницы, вызванных специально для консультации.

— Случай крайне тяжелый, — произнес старший из нейрохирургов, седой мужчина с усталыми глазами. — Необходима декомпрессионная трепанация, но риски чрезвычайно высоки.

— Учитывая локализацию гематомы, — добавил второй нейрохирург, — возможны нарушения исполнительных функций.

— Не говоря уже о возможных осложнениях, — подхватил Харитонов, глядя на меня победно. — Отек, инфекция, вторичные кровоизлияния…

Я смотрел на снимки, но видел больше, чем они. Система на этот раз не отключилась, напротив, она активировала расширенный диагностический режим: подсвечивала участки наибольшего напряжения, показывала оптимальные точки доступа, которые минимизировали риск повреждения жизненно важных структур. Вот только из-за ее активности на меня накатывала слабость, поэтому нужно было спешить.

— И все же промедление убьет ее гарантированно, — сказал я. — У нас есть шанс спасти пациентку, если действовать немедленно.

— Риск слишком велик, — покачал головой старший нейрохирург. — Я бы рекомендовал консервативную терапию, снижение внутричерепного давления медикаментозными методами, а затем, если состояние стабилизируется…

Они просто боялись брать на себя ответственность! Догадка подтвердилась, когда я посмотрел им в глаза, а они отвели взгляды.

— К тому времени она будет мертва, — резко сказал я. — Или с необратимыми повреждениями мозга.

В комнате повисла тяжелая тишина. Харитонов смотрел на меня с плохо скрываемым раздражением. Даже ненавистью.

— Епиходов, вы переходите границы, — процедил он. — Если вам так не терпится получить еще один летальный исход в своей карьере…

— Достаточно. — Михаил Петрович хлопнул в ладоши. — Решение должны принять родственники пациентки… или их представитель.

Рубинштейн выслушал все мнения, сохраняя каменное выражение лица.

— Позвольте уточнить, — сказал он. — Сергей Николаевич предлагает немедленную операцию, несмотря на риски. Так? Остальные рекомендуют консервативное лечение, признавая, что оно может быть неэффективным. Более того, есть риск, что Лейла умрет без операции?

— Именно так, — нехотя признал Харитонов.

Рубинштейн повернулся ко мне.

— Вы так уверены, что справитесь с операцией? Почему?

Я на мгновение задумался. Нельзя же было сказать правду — что в прошлой жизни я провел сотни подобных операций, или что таинственная Система показывала мне оптимальный доступ. Но можно было назвать другую причину.

— Потому что вижу единственный путь спасти ее, — ответил я. — И готов рискнуть своей карьерой, если ошибаюсь.

— Карьерой, — фыркнул Харитонов и тихо проворчал: — Нет у тебя уже никакой карьеры!

Проигнорировав его, Рубинштейн смотрел на меня несколько бесконечно долгих секунд, потом коротко кивнул.

— Оперируйте. — Он повернулся к Харитонову. — А вы закройте все формальности.

Когда я разворачивался, чтобы уйти готовиться, Рубинштейн положил руку мне на плечо.

— Учтите, Епиходов, — его голос стал тише, — если с Лейлой что-то случится, последствия будут… значительными.

* * *

Операционная.

Я стоял над выбритой, обработанной антисептиком головой Лейлы и готовился сделать первый разрез. Напротив меня застыла Диана, в стерильном костюме и маске, а ее глаза светились тревогой.

— Скальпель, — произнес я.

Она вложила инструмент в мою руку, и наши пальцы на мгновение соприкоснулись. Даже сквозь двойные перчатки я почувствовал, что она слегка дрожит.

— Все будет хорошо, — сказал я тихо, только для нее. — Просто следуйте за мной.

Она кивнула, и я сделал первый разрез.

Время исчезло в моем восприятии, а операционная превратилась в отдельную вселенную, где существовали только яркий свет ламп, холодный блеск инструментов и мерный писк мониторов. Запах антисептиков смешивался с металлическим привкусом адреналина. Где-то на краю сознания я регистрировал тихое шипение аппарата ИВЛ, ровное дыхание Дианы рядом, напряженное молчание ассистентов.

Я работал в странном состоянии — полностью сконцентрированный и в то же время отстраненный, как будто наблюдал за собой со стороны. Внутри разворачивался какой-то диалог: одна часть меня контролировала каждое движение, вторая словно шептала подсказки, третья отслеживала показатели мониторов и реакции пациентки. Мои руки, казалось, двигались сами по себе, потому что разум хранил последовательность действий до мельчайших деталей.

Когда я вскрыл черепную коробку, взгляду открылась напряженная твердая мозговая оболочка, почти черная от скопившейся под ней крови. Я аккуратно надрезал ее, и темная жидкость хлынула наружу.

— Отсос, — скомандовал я, и Диана молниеносно подала нужный инструмент.

Мы работали как единый механизм. Она предугадывала мои следующие движения, подавая нужные инструменты иногда даже раньше, чем я просил. Слышно было, как за моей спиной Харитонов что-то недовольно бормотал, но его голос казался таким далеким и незначительным.

Самый критический момент наступил, когда я начал извлекать костные фрагменты, вдавленные в мозговую ткань. Малейшая ошибка могла привести к катастрофе — повреждению сосудов, кровоизлиянию, необратимой травме мозга.

— Стоп, — прошипел я сам себе, заметив кое-что неладное.

— Что? — спросила Диана.

Мое зрение сначала затуманилось, потом раздвоилось, как 3D-фильм без очков. Боясь ошибиться, я остановился. Руки замерли. Не понимая, что со мной происходит, я закрыл глаза и увидел трехмерную проекцию мозга Лейлы со всеми сосудами, нервными путями и, что самое важное, с четко выделенным оптимальным маршрутом для удаления каждого костного фрагмента.

Я и сам подозревал, что риск повреждения кортикальных вен слишком высок, но только сейчас выявил наилучший вектор извлечения: двадцать семь градусов латерально. Надеюсь,