Первый дубль начался. Камера заработала с характерным жужжанием. Актёры на переднем плане вели диалог — что-то про “следствие” и “донос”. А сзади, в толпе, стояли Глеб и Валера. Глеб смотрел вдаль, будто вспоминая, как в его детстве дед рассказывал о том, как 1937-м арестовали соседа. Валера теребил в кармане воображаемые ключи — привычка из будущего, где у всех были связки ключей от машины, квартиры, гаража.

— СТОП! — крикнул режиссёр. — Ты, в фуражке! Не ковыряй в носу!

Валера покраснел.

— Это… я просто… нос почесал!

— Почеши потом. А сейчас — живи и делай то что тебе скажут.

Второй дубль прошёл лучше. Третий — почти идеально. После четвёртого режиссёр махнул рукой:

— Всё, хватит. Массовка — свободна до обеда. Через час — перестановка декораций. Нужно поменять вывески на “1941 год”. Кто силён — к ящикам!

Их направили в цех реквизита. Там уже кипела работа: рабочие разбирали одни фасады, ставили другие, красили стены под “военное время”. Глеб и Валера получили задание — перенести ящики с реквизитом: старые газеты, портреты Сталина, патефоны, чугунные утюги, старинную мебель.

— Тяжело, — выдохнул Валера, ставя ящик на подмостки. — Но… как-то по-настоящему.

— Да, — согласился Глеб, вытирая пот со лба. — Здесь всё настоящее. Даже пыль — настоящая.

Обед в студийной столовой оказался сюрпризом. На первое — борщ с заправкой из свёклы и говядины, на второе — котлеты по-киевски (настоящие, с маслом внутри!), компот из сушёных яблок. Ели за общим столом с другими разнорабочими — кто-то из Подмосковья, кто-то из Минска, один парень вообще оказался студентом ВГИКа, подрабатывающим “для практики”.

— А вы откуда? — спросил он.

— Из Тулы, — ответил Глеб, не моргнув глазом.

—Тула… Далековато вас занесло.— студент кивнул, будто знал город лично. — Там ведь оружейный завод, верно? А здесь какими судьбами оказались?

— Да так, попутным ветром занесло. —Уклончиво ответил Глеб.

— Понятно. — Парень откусил котлету и задумчиво добавил: — Вы, между прочим, сегодня были крупным планом в кадре. Режиссёр оставил ваш дубль. Так что через пару месяцев, когда эта серия выйдет — вы будете в истории.

Валера чуть не поперхнулся компотом.

— В истории?

— Ну, в истории советского кино. Хоть и в массовке.

После обеда их снова позвали на площадку — теперь уже в роли “эвакуированных”: надо было нести чемоданы, изображать скорбь на лице (по команде), смотреть на небо с тревогой. Глебу даже дали ребёнка-актёра на руки — мальчика лет пяти, который играл его сына.

— Держи крепче, — шепнул мальчик. — А то меня в прошлый раз уронили.

— Не уроню, — пообещал Глеб и вдруг почувствовал щемящую боль в груди. Вспомнил о своих детях оставшихся в 2025 году.

К концу дня они были выжаты, как лимоны. Но в глазах — огонь. Они не просто жили. Они работали. В кинематографе. В самом сердце советской мечты.

Им выделили комнату в общежитие (просторное помещение на четверых, с железными кроватями и тумбочкой, в которой кто-то из прежних жильцов оставил книгу Островского “Как закалялась сталь”). Две соседние койки пока пустовали так что они были сами. Вечером вернувшись молча разделись, помылись и легли спать.

— Завтра опять съёмки? — спросил Валера, уже засыпая.

— Да. И послезавтра. И, возможно, всю неделю.— Ответил Глеб с закрытыми глазами.

— А если нас узнают?

— Кто?

— Ну… кто-нибудь из будущего. Архивариусы. Историки. Люди, которые будут смотреть этот фильм через сорок лет.

Глеб усмехнулся в темноте.

— Пусть смотрят. Только не догадаются, что мы — не актёры, а призраки из будущего, которым пришлось остаться в прошлом.

За окном на нижнем этаже общежития у кого-то из окна снова играла песня “Звёздное лето”. Но теперь она звучала не как ностальгия, а как саундтрек к их новой жизни.

Глава 11

Глава 11. Призраки прошлого.

Утро началось с привычного тарахтения будильника — этот механический монстр снова решил, что его миссия в жизни — мучить человечество.

Глеб, сонный и лохматый, хлопнул по нему так, что тот слегка подпрыгнул на месте.

— Вставай, Валера, кино не ждёт. — Глеб зевнул и пошлёпал в тапочках в общий туалет в коридоре общежития. Они съехали от бабы Нюры на днях, теперь им незачем было таскаться через весь город на работу, они жили теперь практически на работе.

Завтракать можно было в общественной столовой, а можно самим сделать себе чай с бутербродом и нормально себя чувствовать до самого обеда.

Они вышли из общежития, где в коридоре уже пахло табаком, щами и паяльником — сосед-электрик пытался починить свой радиоприёмник. На улице воздух был прохладный, с дымком от котельной и ароматом листвы: весна плавно переходившая в лето 1979 года чувствовалась даже в цвете неба — тускло-голубом, с белыми облаками.

“Мосфильм” тем временем жил своей жизнью. У проходной уже стояли припаркованные “Жигули” и “Волги” с пропусками под стеклом, бегали ассистенты с кипами бумаг, кто-то тащил прожектор на тележке.

Глеб и Валера уже привычно отметились у вахтёра — показали свои пропуска и направились к павильону № 4.

Там внутри уже вовсю кипела работа встречая их привычным шумом и запахом свежей краски, дерева и чуть подпалённой проводки. В углу ругался осветитель — старый ворчун по имени Ефимыч, который всегда что-то паял, бурчал на молодёжь и утверждал, что без него здесь всё бы давно рухнуло.

— Вы, орлы, не стойте как два пня, — крикнул он. — Возьмите-ка вон те доски, перенесите к декорации двора. Режиссёр сказал — к обеду должно быть всё готово.

Валера взял край длинного бруса, другой край подхватил Глеб — и они понесли его через павильон, обходя какие-то старые декорации: кусок “деревенской избы”, фонарь с улицы старой Москвы и замызганный грязью трофейный немецкий мотоцикл, на котором недавно снимали сцену погони.

За соседней стеной кто-то проверял звук — в динамике звучал голос:

— Мотор… камера… начали!

И тут же:

— Стоп! Товарищ, не смотрите в камеру!

Жизнь на студии шла по своим правилам: где-то снимали кино о