— Какого дьявола понадобилось Шакусу в этот час в Приграничье? Зачем он напал на вас?

В ответ на это я только пожал плечами, без всякого риска, причем. Оно и понятно — ответ на это мог дать только сам Шакус, а вновь призывать его, чтобы задать вопрос, никому бы и в голову не пришло.

— Вы были прекрасны, мсье Сумароков, в своем костюме Адама и со шпагой в руках! — продолжала восхищаться принцесса Фике, потягивая утренний кофе и заедая его капустным пирожком. — Просто прекрасны… Вы мне напомнили древнегреческого героя, или даже статую Аполлона, которую мне однажды доводилось лицезреть.

— Ну что ты, милочка, то был вовсе не Аполлон! — не замедлила возразить дочери герцогиня.

— Не спорьте, мама́! — воскликнула Фике. — Я же прекрасно помню…

— Дамы, оставьте этот спор! — прервал я их, подняв руки, чтобы призвать их к тишине. — Никакого подвига не было. Я просто спасал свою жизнь! А тот факт, что я при этом оказался совершенно голым, вовсе не делает мне чести. Прошу прощения, кстати, что вам пришлось стать этому свидетелями. Будь я лет на двадцать постарше, это могло бы стать удручающим зрелищем.

Герцогиня и принцесса замолчали, глядя на меня с интересом, а потом Иоханна вдруг расхохоталась.

— Маменька? — недоуменно нахмурилась Фике. — Что с вами?

— Я вдруг представила себе на месте мсье Сумарокова твоего отца! — продолжая давиться смехом, пояснила герцогиня. — Вот у поистине отвратительная была бы картина! Его репутацию не спасла бы даже победа над демоном.

— Я не желаю говорить на эту тему! — возмутилась Фике.

— И это правильно! — поддержал ее я. — Предлагаю закончить трапезу и выдвигаться в путь. Неизвестно еще, что нас ждет по ту сторону Серебрянки…

Это был весомый довод, и уже скоро мы покинули постоялый двор, прихватив с собой в дорогу пару корзин с продуктами. Добравшись до моста через пограничную реку, сделали в паспортах необходимые отметки, а на Сагарской стороне в честь невесты Великого князя Ульриха нам даже выстроили почетный караул. Вышел он, правда, не очень впечатляющим, поскольку на посту присутствовало только четыре солдата и один офицер. Говорили они исключительно по-немецки, но наши Ангальт-Цербстские спутницы побеседовали с ними с превеликим удовольствием.

Впрочем, говорили в основном Фике и герцогиня, солдаты же на каждую фразу рявкали им одно и то же: «Йа, майне геррин!», или что-то в этом роде. Не очень содержательная беседа получилась, в общем.

Затем мы отправились дальше. Берег на той стороне Серебрянки был высоким, а уже в паре верст от него начинался лиственный лес, довольно густой и безмолвный. Но дорога здесь была неплохой, словно по ту сторону реки вчера и не было никакого дождя.

Так же, как и накануне, мы с Кристофом двигались впереди кареты. Дорога была достаточно широкой, и Кристоф то и дело норовил приотстать, чтобы поравняться с каретой и перекинуться с принцессой парой слов. Фике с удовольствием смеялась над его глупыми шутками. Но я к своему удовольствию слышал, как герцогиня ей что-то строго выговаривает. Должно быть, излишне близкое общение этих голубков ей тоже не пришлось по вкусу.

Обер-вахмистр при этом хранил полное молчание. Оно и понятно — все это было совершенно не его дело. Его же делом было заботиться о безопасности двух высокопоставленных особах внутри кареты, и он подходил к этому вопросу со всей ответственностью. Во всяком случае, время от времени занавеска на окне кареты одергивалась, и в нем мелькало его сосредоточенное лицо. А лучи восходящего солнца рассыпались бликами в блестящих металлических деталях его пистолета, который он держал наготове.

Похоже, обер-вахмистр нисколько не сомневался в том, что рано или поздно на нас нападут. Вскоре я и сам проникся его озабоченностью и приказал Кристофу перестать крутиться вокруг кареты, а двигаться рядом со мной.

Кристоф был не в восторге от этого.

— Ночное сражение сделало вас излишне подозрительным, куратор! — сообщил он, гордо задрав подбородок. — Что может случиться в такое прекрасное утро?

Ответ последовал незамедлительно. Чернокрылая птица размером с приличного барашка и размахом крыльев в косую сажень сделала круг над нашими головами и стрелой ринулась прямо на Кристофа. Он успел заметить ее буквально в последнее мгновение и вовремя увернулся, прижавшись к лошадиной шее. Уж не знаю удалось бы этой птице выбить Кристофа из седла, но было похоже, что именно это она и собиралась сделать.

— Что за черт⁈ — крикнул Завадской, оторвавшись от лошадиной шеи и недоуменно озираясь. — Вы тоже это видели, мсье⁈ Что это было⁈

Птица со свистом пронеслась над землей и снова взмыла вверх, издав при этом пронзительный визгливый крик.

— Должно быть, одна из тех неприятностей, о которых говорил господин Глапп! — ответил я. — Ходу, друг мой, ходу!

Но голос мой внезапно потонул в оглушительно гвалте, раздавшимся сверху. Я заметил, что обер-вахмистр тут же высунул голову из окна кареты и закрутил ею, пытаясь определить источник этого шума. Потом замер, глядя вверх, и вдруг закричал:

— В лес! Живо все в лес!

А потом заорал и кучеру:

— Шнель! Шнель ин ден вальд, доннерветтер!

Небо внезапно потемнело от закрывших его огромных птиц. Кучер с дьявольским свистом взмахнул кнутом. Лошади заржали, рванули вперед с удвоенной силой. Обер-вахмистр выстрелил. А птичья стая дружно ринулась вниз, и я теперь нисколько не сомневался, что любая из таких крылатых тварей способна повалить меня на землю, и может быть вместе с лошадью.

Одна из птиц стремительно пронеслась над каретой, схватила растопыренными когтями пригнувшегося лакея за плечи и с удивительной легкостью оторвала его от скамьи. Лакей что-то отчаянно закричал по-немецки. Кучер проводил его безумным взглядом, заорал что-то совершенно нечленораздельное и взмахнул кнутом. И еще раз. И еще! Он стегал и стегал лошадей, заставляя из скорее нестись к лесу, и они бы с радостью ускорились, если бы могли.

А птица, схватившая несчастного лакея, подняла его на недосягаемую высоту и уже там выпустила из своих когтей. С истошным криком лакей рухнул на землю, и тот хруст, которым сопровождался этот удар, мне совсем не понравился.

Подняв скакуна в дыбы, я соскочил с седла и подбежал к неподвижно лежащему на земле телу. Глаза парня были