не лез, да и нож он видел. Моя двойка в рыло бородача прошла успешно — а всего-то занимался боксом года два после армии! Иван тем временем боролся со второй харей. Сверток старосты в процессе борьбы выпал и рассыпался по земле крупными бусами, а его оппонент, видя поверженного своего товарища по опасному бизнесу и нас троих со злыми решительными мордами (ну хорошо, не троих, а двоих и одного трусоватого Тимоху), бросил борьбу за чужое имущество и рванул по проулку со скоростью гепарда. Иван Митрофанович от рывка сел на землю, а мы услышали свисток и топот ног, раздавшиеся откуда-то со стороны центральной улицы. В проулок забежали два мужика в форме, возможно, местный ППС. Они и справились с харями.

А вот ни фига это не полиция, а просто парочка сердобольных отставников. Да каких — из самого Костромского девятнадцатого пехотного полка! Правда, мне эта информация ни о чем не говорит. Я только со школы еще стишок помню про солдат русских:

Там Бобик Жучку шпарит раком

Чего бояться им собакам⁈

Тьфу! Не то.

Забил заряд я в пушку туго

И думал: угощу я друга!

Постой-ка, брат мусью!

Что тут хитрить, пожалуй к бою;

Уж мы пойдем ломить стеною,

Уж постоим мы головою

За родину свою!

…

Зачитал им это стихотворение, которое учил, на минуточку, лет тридцать назад и в другом времени! И что ты думаешь? Стоят мои спасители и плачут. Без всхлипов, но слезы текут. А потом — бух! — оба на колени передо мной. Два простых русских инвалида: один без глаза, второй без трех пальцев на руке.

— За душу взяло, барин, — говорит один, тот, что без глаза.

— Папа воевал, — неловко поясняю я.

Мой Тимоха все про стих понимает, но занят делом и к нам не лезет — обшаривает убитых. Мы с этими отставниками, так получилось, грохнули обоих нападавших. Мой офигевший от вида крови староста, собирает свои бусы, или что там у него?

— Это вам, солдатики! — даю я по пятерке обоим отставникам. — Помяните павших.

— Проводить, может, куда, барин? — и не думают отказываться мужики.

— На Всехсвятскую, — киваю головой я. — Иван, собрал свое барахло? С нами пойдешь! Что там у тебя за бусы?

— Жемчуг речной, барин, — замешкавшись с ответом, опускает голову Иван Митрофанович, хотя я косяка тут не вижу — ну купил и купил.

У меня же не рабы, в конце концов, которые не могут иметь своего имущества, а крепостные, которые, в теории, могут и выкупиться. Самое интересное, жемчуг речной я у своих крепостных видел, например, у жинки Кожемяки бусы, да и у меня дома целая шкатулка жемчуга валяется. И тут, на рынке речном, встречал рыбачек с нитками жемчуга. Джинсы… тьфу, жемчуг сейчас доступен даже самым отсталым слоям общества. В Волге нашей много его водится. В это время, по-крайней мере. Так что, причин замешки я не понял.

Идти оказалось недалеко, и около постоялого двора мы прощаемся с одноглазым. Его товарищ остался ждать представителей власти, их тот же одноглазый вызвать и обещался.

Ещё не темно, и время прогуляться есть, но настроения нет.

— Можно, барин? — дерзко просовывается в мой номер Тимохина голова.

— Заходи, — киваю ему.

Тимоха датый, но это он с моего разрешения выпил — дал я ему задание разговорить соседа по номеру.

— Этот дурак уверен, что скоро волю дадут всем крепостным, — сказал мой слуга, развалившись вольготно в мягком кресле.

— Дадут. Лет через тридцать пять, — прикидываю я про себя.

— Да и я про то же, но твои люди верят. А ведь царь месяц назад даже декрет издал — мол, никакой воли не планируется, а тем, кто слухи такие распространяет — наказание.

— Да? — удивляюсь я, так как ничего подобного не помнил. — А жемчуг ему зачем?

— Да то не ему. На хуторе лесном Прошка дочку замуж отдаёт, то ему, — махает рукой Тимоха.

— Прошка? — пытаюсь вспомнить я.

— Пасека там у тебя… Не всё вспомнил ещё? Да я тоже, но вспоминаю вот потихоньку. Лучше бы забыть половину, — вздыхает Тимоха.

— Пасека моя, значит, и мед мой? — нахмурился я. — И много ульев? Каков мёд?

— Полста штук всего там, маме твоей три года назад привезли откуда-то из-под Чернигова. Там есть новатор некий — Петр Прокопич, настоящие улья делает. У него и купил, — наморщил лоб Тимоха. — А мёд наш Костромской хвалят, говорят, отличается своей белизной, прозрачностью и особым ароматом. Воск тоже хорошего качества.

— Зачем покупали? Своих нет, что ли? Чем те улья лучше? — заинтересовался я.

— Тут вообще ульев ни у кого нет, колоду ставят — вот и весь улей. А ведь, правда! Прошка твой мёд ворует, вот отчего Иван юлить и начал. Соучастник, как есть! — обрадовался нетрезвый товарищ по попаданству. — И вообще, недоволен Иван тобой.

— Да чем же я ему не мил? — пытаюсь понять мотивы.

— Перевел с оброка на барщину, управляющего у тебя нет, как попало учёт ведется. Оброк, конечно, тоже отдавать надо. Но не сейчас, осенью. Примерно рублей шесть-восемь серебром с хозяйства, в зависимости от того, сколько там земли и мужиков, — пояснял Тимоха.

— А если не будет им никакой воли? — спросил я.

— Взбунтуем, — широко зевая, безучастно произнес Тимоха явно повторяя чьи-то слова.

Глава 12

Стук в дверь. Толстая трактирная подавальщица известила, что меня городовой внизу в трактире дожидается.

Спускаюсь, и точно — сидит усатый дядя в форме. Пуговицы блестят, сабля на боку, а за ним мой спаситель без пальцев выглядывает. Ясно — визит по поводу напавших сегодня на нас лихих людишек. Вернее, не на нас, а на моего старосту. Так-то это мы на них напали.

— Навел татей кто-то, — уверенно сказал представитель власти.

— Лавочник? — вскинулся я.

— Может, кто-то проследил за ним раньше? — пожимает плечами непонятный мне чин полиции.

Вопросов ко мне у него было немного. Ну, убил и убил грабителей. Никаких последствий в виде уголовных дел. Я в своём праве!

— Выпей со мной! — предложил я беспалому, когда страж порядка ушел.

— Выпью, чего не выпить, и закушу, не погнушаюсь, коли предложишь, —