— Я думала, ты сейчас будешь орать, скандалить, — она посмотрела на меня снизу вверх. — А ты… ты просто сделал, что нужно. Как будто так и надо.

Она поставила стакан на пол, бесшумно поднялась с дивана и подошла ко мне, обвивая руками шею. Её тело прижалось ко мне, мягкое и податливое, своими упругостями.

— Знаешь, что? — прошептала она прямо в губы, её дыхание было тёплым и пьяным. — Ты мой…

Её руки опустились с моей шеи на грудь, скользнули под спортивную куртку.

— Обещаю, буду тихой… как мышка, — пообещала она, и в её шёпоте послышалась хитрая, соблазнительная нотка. — Буду очень-очень тихой…

Её пальцы медленно стянули с меня куртку костюма. Я почувствовал, как по телу разливается тепло, вытесняя остатки адреналина и раздражения. В этой тесной комнате, где каждый звук был слышен сквозь стену, её тихие обещания и крадущиеся прикосновения казались опаснее любой ночной вылазки.

— Слав, а закуй меня в наручники⁈ — вдруг несказанно громко от общего фона пискнула она.

И в этот момент в соседней комнате поперхнулись.

Глава 7

Служба и формальности

Моя первая ночь в новом теле, в другом времени, с девушкой в объятиях прошла незаметно, есть всё-таки что-то в подпитых искательницах приключений. Одно было неясно: зачем говорить, что нужно показать новое бельё, если его всё равно придётся снимать? И что за фетиш к наручникам? Это как минимум негигиенично: вчера ты в них такой буйного полубомжа заковываешь, а завтра она такая просит тебя её пристегнуть.

В середине ночи, когда Дашка завела эту песню снова, в комнату вошёл Лёха. Стоя в темноте дверного проёма, он сонным голосом произнёс:

— Как старший по званию, приказываю! Отставить заковывать людей! А руководствоваться только законом о полиции!

— Ой, — выдохнула Даша, прячась под одеялом, она совсем забыла, что мы снимаем квартиру на двоих.

— Есть отставить заковывать, — улыбнулся я, смотря на уходящего в туалет соседа.

— Кляп попробуйте. Хоть я посплю, — пробурчал Лёха на обратном пути.

— Кляп не хочу, — прошептала Дарья, оставаясь под общим одеялом с головой, — Тебя хочу.

Утро. Оно никогда не бывает кстати, ещё Шекспир заметил это, проклиная жаворонков.

Лёха первым сорвался с кровати и, почесываясь, побрел в туалет и к раковинам. Вскоре оттуда донесся звук бегущей воды и бульканье. Я последовал за ним, пока Дарья, закутавшись в одеяло, стесненно пробиралась на кухню, стараясь не встречаться ни с кем глазами.

Я заглянул в туалет, видя, как в тесной душевой Лёха чистит зубы. Взяв свободную щётку и тюбик, я вернулся в кухню-коридор. Но тут в душевой что-то зажужжало, и я заинтересованно заглянул туда: оказалось, это Лёха полировал своё и так чистое от растительности лицо электробритвой — без проводов. Ещё одно чудо цивилизации! Щетины у него, кстати, не было — не то что у меня; я коснулся своего лица и понял, что мне тоже надо бриться.

— Лёх, я твоей воспользуюсь? — спросил я.

— Ничего себе, ты начал спрашивать⁈ — удивился тот. — А если я откажу, то ты всё равно ею побреешься, да?

— Братух, мне объективно нужнее, — указал я на своё лицо.

— Бомжара, свою надо иметь! — насупился сосед и сунул мне в руки бритву.

Понятненько, значит, тема с детским видом его раздражает. Не буду его этим подкалывать. Память Славы Кузьнецова тут же выдала современное слово-аналог: молодёжь сказала бы — не «раздражает», а «тригерит», ну или «бесит».

А за моей спиной Дарья уже щёлкнула чайником. И даже успела натянуть на себя чёрное кружевное бельё, которое ночью слетело с неё как ненужный атрибут для счастливых людей. Это еще в армии я слышал, что счастливые не только не наблюдают часов, но и не надевают трусов.

Они поздоровались с Лёхой коротким «привет» и продолжили собираться.

Домашний офицер натянул на себя синюю рубашку и брюки, и теперь, закинув пакетик чёрного чая в кружку кипятка, словно ослик ИА, проделывал с ним процедуру «входит и выходит», плюс он разложил на столе две плитки таблеток, которые тоже, видимо, ожидали чая. Если я правильно понимаю этот дом, мы не завтракаем.

— Это что? — поинтересовался я, натягивая бело-красную тельняшку.

— Милдронат и фенотропил, — равнодушно ответил Лёха. — Врач прописал. Чтобы после бессонных ночей с суетологами лучше восстанавливаться. Слава Богу, ты сегодня на смене, хоть высплюсь.

Дарья, тем временем, вызывала такси.

— Леша, тебя подбросить? — спросила она, глядя в телефон.

Тот фыркнул, застегивая китель:

— С задержанными, которые наручники требуют по ночам, на такси не езжу. У меня служебный автобус.

— Автобус до РОВД? — уточнил я.

— Ага, пешкарус, — хмыкнул Лёха и вставил свои ноги в туфли, натягивая фуражку, застёгивая китель.

Дарья залилась румянцем и ничего не ответила на пасс про наручники. Я подошел, приобнял ее за плечи, слегка прижимая девушку к своей пятнистой форме.

— Ничего страшного, — тихо сказал я. — Всё хорошо.

Мы вышли вместе. У подъезда уже ждало такси.

Сев внутри, мой взгляд упал на адрес в ее телефоне. Маршрут строился далеко, через весь город.

— Ты… домой? — уточнил я.

— Да, — просто ответила она.

И я понял. Она живёт где-то за Академгородком, память Славы делилась со мной картинками той местности. Далекой от нашего шумного центра. Где гордо базируются обособленно стоящие от всего мира дорогие особняки, разделённые высокими заборами, какие не могут сниться не то что сержантам, но и полковникам.

Машина тронулась, унося меня из района с общагами вперёд в рабочий день, а Дарью, видимо, в сон на суперудобных кроватях в домик её семьи. Кто они, чем занимаются? Думал я, пытаясь вспомнить, вернее, спросить у тела, в котором я очутился, и единственное, что понял, так это то, что её отец имеет свою пивную фабрику.

Такси подвезло меня к неброскому трёхэтажному зданию из белого кирпича и высадило. Дарья, перед тем как захлопнулась дверь, потянулась ко мне и чмокнула в щёку.

— Ещё увидимся, — бросила она, и машина рванула прочь, оставив меня у знакомых по памяти Славы тыльных ворот со шлакбаумом и КПП.

Я прошёл сквозь вахту, просто махнув рукой, меня тут знали лично, а вот парня после меня остановили и спросили документы, оказалось, что он стажёр и поэтому смена его не знает. Территория вокруг кипела жизнью, какой-то своей, ментовской муравьиной. У входа кучковались сотрудники в такой же, как у меня, пятнистой форме, кто-то курил, кто-то просто стоял, болтая о чём-то своём. Я, кивая и бросая короткие «Здарова», пробирался сквозь эту толчею. Память услужливо подсказывала имена и звания: «Привет, Санёк», «Доброе утро, Дим», «Как дела, Жень?».

Внутри здание оказалось таким же непарадным, как и снаружи. Длинные коридоры, выкрашенные масляной краской, пахнущие пылью, слабым запахом сигарет и остывшей едой из столовой комнаты. По стенам висели бесконечные доски объявлений, поздравления с днём рождения, какие-то графики, портреты командного состава. Из полуоткрытых дверей доносились обрывки разговоров, звонки телефонов, клацанье клавиатур.

Моей целью был кабинет роты. Дверь была приоткрыта. Я вошёл без стука.

Тут был секретарь роты, девушка Елена в звании сержанта за компьютером, и командир взвода прапорщик Мухаматдиев. Он стоял у окна с кружкой кофе, и его осанка, даже в такой, казалось бы, расслабленной позе, выдавала строевую выправку. Сухощавый, жилистый, не высокий, с резкими, скуластыми чертами лица и тёмными, пронзительными глазами, он смотрел на меня бесстрастным, изучающим взглядом. Прапорщик «старой закалки», временно исполнявший обязанности комвзвода в ожидании офицерских погон, казался воплощением служебной педантичности и требовательности. Он был тем, кто не кричал, но чьи тихие, точные замечания били не в бровь, а в глаз.

— Здравия желаю, — поздоровался я со всеми, а Мухаматдиеву пожал руку. Его рукопожатие было сухим и твёрдым, как и он сам.