— Что делать? — я ощутил, как меня пот прошиб.

Учёный же, залив полный бак, вновь отправился доливать канистры.

Его речь продолжилась несколько минут спустя:

— Когда вирус проникает в мозжечок, человек начинает терять координацию мышц и с трудом балансирует. В этот момент появляется мысль, что пора бы уже обратиться к врачу. Но даже если у врача хватит сообразительности сделать нужные тесты, результат скорее всего придёт… после смерти больного.

Я подскочил, схватив Невельского за ворот:

— Что делать-то⁈

— Судороги, дрожь, испуг, — спокойно продолжил он. — Когда человек не понимает, что происходит, то чувство страха — это нормально. Но при поражении миндалин оно усиливается в сотни раз. Примерно в это же время начинается гидрофобия. Знаете, что такое гидрофобия?

— Боязнь воды? — я едва заставил себя разжать рукавицы.

— Именно. Человек ужасно хочет пить. Ему просто необходима вода. Но он не может пить. Каждый раз, когда он пытается это сделать, его горло сжимается в конвульсии, и начинается рвота. Закономерно появляется боязнь воды. Человек хочет пить, но при одном взгляде на стакан с водой его от страха начинают бить припадок. На этом этапе воспалённый мозг уже не замечает это противоречие. В этот момент врачи ставят капельницу, чтобы избежать обезвоживания, но всё уже бесполезно. Ведь как вы помните, человек мёртв от бешенства уже с того момента, когда у него появилась головная боль.

Я отошёл от академика и долго пинал бездыханное тело волка. Появилось острое желание разрядить автомат в эту тушу. Но патроны ещё нужны… тем, кто жив.

— Больной то всё отчетливо слышит, то не слышит вообще ни звука — началось поражение таламуса. Человек начинает чувствовать звуки на вкус, видеть запахи. Состояние похоже на необычайно страшную передозировку ЛСД. Когда поражается гиппокамп и возникают проблемы с памятью, больной перестаёт узнавать своих близких. Выходит, что ещё вчера вы хотели выпить стакан воды, а сегодня не узнаете свою девушку… Карлов, у вас была девушка?

— Ничего серьёзного.

— Жаль. Отличный генетический код пропадает. Я-то думал вы слабак и тюфяк, а вы оказались довольно крепким орешком… Жаль, его раскусил волк.

Теперь желание разрядить автомат появилось по отношению к другой персоне.

— Одиночество, галлюцинации, жажда, потерянность и абсолютный, непреходящий ужас, — спокойно продолжил учёный, сложив наполненные канистры в люльку.

Затем переложил костюмы защиты от радиации и самые необходимые вещи, включая оружие. Лишь один набор лыж занял свое место между люлькой и мотоциклом.

Нарты осиротели. Оставили в них одеяла, старую одежду и часть перемёрзшей провизии. Также академик взял лекарства, антирадин, боеприпасы в пакетике, продуктовый паек на пару дней и фильтры для масок-фильтров.

Усадив меня позади себя, он повёл мотоцикл по дороге, продолжая кричать через плечо:

— На этой стадии пугать начинает всё. Что это за странные люди в лабораторных халатах? Кто эти люди, стоящие возле кровати, которые плачут и заставляют вас «хоть что-нибудь выпить»? И только через неделю этих мучений наступает полнейшее забытье. Время больше для вас ничего не значит. Скорее всего, вы почувствуете то же самое, что волк с пеной у рта, который вас покусал.

— Пена? — удивился я. — У него не было никакой пены!

— Тогда чего вы переживаете, Карлов? — спокойно добавил академик, словно аннулировав всё сказанное. — Есть большой шанс, что он ничем не болен. Он же не ластился, не просил еды, не подходил к вам, делая вид, что он не волк, а собака?

— Нет… Он просто напал на меня из темноты.

— Значит, с его мозгом всё в порядке. Он проявил хищнические инстинкты. Выдохните. Вы будете жить… Но разве это жизнь?

— Чёрт вас побери, Игорь Данилович! — гнев и освобождение пришли одновременно. — Ненавижу!

Смех академика ещё долго разносился по округе. Одинокая фара подсвечивала деревья. Обозначала занесённые снегом ямы и поваленные у кювета деревья.

Часть деревьев не успела вовремя сбросить листву и падала под своим весом.

— Впрочем, если у вас начнёт беспричинно течь слюна, обещаю пустить вам милосердную пулю в лоб, — вполне серьезно добавил Невельской и некоторое время молчал.

Мне не досталось шлема. Шапку сдувало. Лишь подвязанные у подбородка «уши» спасали. Лыжи приходилось придерживать правой ногой. Правой рукой же подхватывать подлетающие на ухабах вещи, которые так и норовили покинуть люльку.

Ветер рвал лицо. В лыжной маске ничего не было видно. Я уткнулся носом в тулуп академика и предпочитал не думать о воде, крови и инфекциях, которыми природа будет добивать оставшихся в живых людей.

Впрочем, академик продолжил сам:

— Да что бешенство? Нам больше стоит бояться клещевого энцефалита, когда отступит Зима. Вы же знаете, что он не встречался на Дальнем Востоке и в Сибири вплоть до тысяча девятьсот тридцать четвертого года?

— А потом начали брать пробы? — усмехнулся я, пытаясь постичь эту тонкую грань чёрного юмора академика.

— Нет, потом к нам пожаловали японцы с острым желанием завести лаборатории в Манчжурии. Это были учёные, работающие над созданием биологического оружия. Их военнопленные лагеря снабжали людьми, которых они охотно заражали всем, что было в ходу на тот момент. Великие умы бесцеремонно проводили бесчеловечные опыты над пленными китайцами и красноармейцами. Болезни распространялись по округе. Это и привело к тому, что СССР, а затем и Россия вскоре стала мировым лидером по заболеваемости клещевым энцефалитом. До трёх тысяч больных в год! В среднем полмиллиона граждан за сезон обращаются к врачам, — он повернулся ко мне. — Знаете, а ведь энцефалит тоже поражает мозг. Два-три десятка жертв умирает ежегодно, а многие остаются парализованными до конца жизни. Но это не мешает тем же японцам просить у нас обратно «трофейные» Курилы. Вроде как не было Войны и её последствий? А теперь… ха-ха… нет и самой Японии!

— Зачем же японцы занесли к нам энцефалит?

— О, это довольно длинная история, — ухватился он за разговор. — Я скину немного скорость, чтобы вы слышали меня и не стучали зубами.

— Все, что угодно, лишь бы не было волков рядом.

— Так вот, в июне тысяча девятьсот тридцать шестого года по секретному указу императора Хирохито неподалеку от захваченного японцами города Харбина началось строительство крупного военно-бактериологического комплекса, вошедшего в историю Второй Мировой