Если бы его спросили об этом месяца четыре назад, старый вояка, не задумываясь, ответил бы, что в этом пекле не смогло бы выжить ни одно живое существо. От трупов его сородичей, к примеру, не осталось и следа. Но сейчас он уже не был так уверен, ведь своими глазами видел, как этот монстр во время вторжения без видимого вреда для себя выдерживал попадания танковых орудий, способных прожигать двадцатисантиметровую броню, как картон.

Обугленная правая кисть с торчащей в сторону и кажущейся неестественно длиной костяшкой мизинца они приметили сразу. Кисть соединялась с локтем и, вероятно, остальным телом где-то под оплавленными обломками чего-то массивного, что уже невозможно было опознать.

Излучатели плазмомётов тут же впились в кисть злыми взглядами. Удина и сам не выдержал, нервы шалили, и перевёл свой командирский бластер в предельное положение мощности и готовности. Оружие загудело на пределе возможности, нагнетая энергию. Сейчас он пожалел, что не стал брать в дополнение к вспышке тяжелый, неудобный, чрезмерно мощный и быстро перегревающий плазмомёт. Против этой твари бластеры, что игрушка, уж он-то знает.

Тяжёлый ботинок одного из гибридов опустился на пальцы, с силой и злобой вдавливая их в пол.

— Ха? — удивлённо протянул амбал на три головы возвышавшийся над обычными флаксанцами и, не отрывая подошву от пола, притянул конечность к себе.

Оторванная. Чуть выше сустава. На чёрном от гари полу остался кровавый след…

Второй гибрид поставил щит на пол, и одним рывком поднял и отбросил в сторону покорёженный, как сейчас понял Удина, остов операционного стола.

Но тела под мусором не оказалось, только небольшая лужица крови, натекшая от оторванной руки, словно… кто-то её туда положил, как приманку для них.

Едва слышный шорох за спиной показался Удине самым жутким звуком, что он слышал за всю свою жизнь, а он, сын войны, слышал немало ужасных вещей.

Он успел обернуться, рука отточенным многолетней практикой движением вскинула бластер и выпустила весь нагнетённый заряд в темноту, ориентируясь только на недавний звук.

В последнюю секунду в свете от рассеявшегося после попадания точно в цель лазера ему даже удалось рассмотреть своего врага.

Если бы у него было время, он, наверное, удивился бы, как эта тварь ещё жива.

Как минимум две смертельные раны зияли на теле существа. Во-первых, прожжённое насквозь правое легкое — Удина мог видеть обугленное заднее ребро и почерневшие ошмётки легкого, болтающиеся в пустоте грудной клетки — отверстие почти с кулак толщиной и это только сквозной участок, а ведь плазма должна была выжечь и часть плоти вокруг. Во-вторых, через левую половину лица проходил ещё один след от плазменной дуги, от макушки, через глаз, задевая переносицу и вниз на челюсть, к покрытой уже начавшей заживать ожоговой коркой шее. Глазница и переносица зияли чудовищной пустотой, но хуже всего было другое: несмотря на все эти жуткие раны, однозначно несовместимые с жизнью, оно… улыбалось.

Удина даже не почувствовал удара или боли, когда существо мимоходом ударило его здоровой рукой, даже не удостоив взглядом своего единственного глаза.

«А ведь я попал… — промелькнула в голове последняя, полная горькой обиды мысль, — надо было брать плазмомёт».

In the mouth of madness

Всё его тело болело, но это нормально. Боль была его топливом. Она пробудила его и дала силы вырвать израненное тело из жадной хватки смерти. Он откатился в сторону, вцепился здоровой рукой в горячий пол затаскивая себя в свежую каверну, оставленную в нём той первой, самой сильной молнией, что играючи прожгла его тело насквозь. Мягкий, словно желе металл впился в кожу языками огня, но это лучше, чем ловить жгучие молнии телом. Это всего лишь нагретый металл. От него глаза не испаряются внутри глазниц, а мясо не слазит с пальцев.

Что-то ещё залетело внутрь, через проём в двери, сделанный предыдущей атакой. Гранаты. Целая пачка. Отскочив от стены, они весело разлетелись по лаборатории, слово резиновые мячики на детском утреннике.

И снова всё затопило огнём. Гранаты взорвались, раскидывая по лаборатории свои острые внутренности. Бруствер его импровизированного окопа защитил его от большей части, но не от всего. Он успел лишь прикрыть раненной рукой глаз и шею, согнув руку и прижав подбородок к груди, как боксёр в защитной стойке. И не зря.

Острый кусок неземного метала вонзился в руку, чуть выше сустава, вгрызаясь в уже ослабленную близким знакомством с плазмой плоть. Он смог увидеть сколы собственных костей — та, что потолще, лучевая, перебита полностью, вторая ещё держится, но одно неосторожное движение…

А сквозь шум в ушах уже доносился хорошо узнаваемый топот тяжелых армейских ботинок.

Один глаз, одно легкое, и вот теперь одна рука — один калека против целого мира… кто-то другой назвал бы эту ситуацию безвыходной, но в его сердце не было места смирению, страху и жалости к себе.

Он будет безжалостен к врагам, но в первую очередь он безжалостен к себе. Он омоет свои раны их горячей кровью, и сделает всё, что нужно для победы.

Жалости…

Он схватил здоровой рукой свою собственную кисть, без тени сомнений доломал локтевую кость и перегрыз сухожилия левой руки. Острая боль пронеслась по его нервам, ещё сильнее, распаляя ненасытное пламя ярости.

…нет!

Оторванная кисть отправилась в противоположный край комнаты, а следом туда же, пинком ноги, опрокинуты останки кровати. Сойдёт.

А вот и они. Наконец-то решились прийти за ним лично. Враги.

А значит трупы.

Неверный свет фонариков замелькал по оплавленным стенам, отбрасывая длинные тени. Они искали среди обломков его, но нашли только то, что он позволил им найти.

Он подождал несколько секунд, пока дрожание теней не сообщило ему о том, что его уловка сработала.

Пора!

Он выскользнул из своего укрытия — тень среди огней.

Их было шестеро.

Два абмала с огромными ростовыми щитами и не менее внушительным пушками. Он уже видел таких во время сражения за Нью-Йорк. Затем четверо нормальных флаксанцев, трое в одинаковой форме и с плазменными орудиями в руках — солдаты. И ближе всех, судя по вычурной форме, командир этой группы с чем-то вроде лазерного пистолета.

Мерзкие твари, один их вид вызывал отвращение и нестерпимое пламя в груди. И это хорошо. Ненависть — могучее оружие, и он собирался использовать его сполна.

Зеленомордые ещё не заметили его. Всё своё внимание они сосредоточили на приманке — его оторванной кисти — подставляя врагу свои беззащитные спины.

Он скользнул