и затененными, и в то же время целиком сосредоточился на иезуите, говорившем очень драматичные или даже романтические вещи без обычных прелестей или напыщенности драмы, теперь неподвижно стоя с руками за спиной (я знал, что он их не сцепил – почему-то понимал, что он просто держит правое запястье левой рукой) и без теней на лице под белым освещением. Казалось, мы с ним находимся на противоположных концах какой-то трубы или туннеля, что он обращается конкретно ко мне – хотя, очевидно, в реальности этого быть никак не могло. В буквальной реальности он меньше всего обращался ко мне, потому что, очевидно, я был не с другого курса и не готовился сдать экзамен, а потом отправиться домой и сидеть за детским столом в своей старой спальне в родительском доме, зубря материал для грозного СРА, как, похоже, многие в классе. И все-таки – мне хотелось бы понять это пораньше, чтобы не плыть столько времени в потоке цинично и пассивно, – ощущение есть ощущение, да и с результатами не поспоришь.

Так или иначе, суммируя, по сути, основные тезисы, учитель на замену сказал:

– Истинный героизм априори несовместим с публикой, овациями или даже недолгим вниманием обывателя. Более того, чем менее традиционно героически, волнующе, привлекательно или хотя бы интересно или увлекательно выглядит труд, тем более велик его потенциал как арены для настоящего героизма, а следовательно – удовольствия, не сравнимого ни с чем, что вы пока способны вообразить. – Здесь по кабинету словно пробежала некая внезапная дрожь, или, может, экстатическая судорога, перекидываясь от взрослого студента-бухгалтера или бизнес-магистранта к взрослому студенту-бухгалтеру или бизнес-магистранту так быстро, что весь коллектив на миг словно всколыхнулся – хотя, опять же, я не стопроцентно уверен в реальности впечатления, что оно правда имело место вне меня, в самой аудитории, да и миг (возможной) коллективной судороги промелькнул слишком быстро, чтобы более чем мимолетно его осознать. Еще помню сильный позыв наклониться и завязать шнурки, так и не вылившийся в действие.

В то же время можно сказать, что паузы и обрывки тишины у иезуита-преподавателя мне запомнились такими же, какими бывают жесты и выражения у более традиционных вдохновляющих риторов. Он сказал:

– Сохранять прилежание и придирчивость к каждой мелочи в кишащем сплетении данных, правил, исключений и вероятности, что и представляет собой реальный бухучет, – вот героизм. Целиком соблюдать интересы клиента и балансировать их с высокими этическими стандартами FASB и существующего закона – да, служить тем, кому важна не служба, а лишь результат, – вот героизм. Возможно, вы впервые слышите истину как она есть, без утайки, без обиняков. Самоустранение. Самопожертвование. Служба. Посвятить себя заботе о чужих деньгах – вот самоустранение, постоянство, самопожертвование, честь, мужество, доблесть. Хотите – внемлите, хотите – нет. Узнайте сейчас или позже – мир терпелив. Рутина, однообразие, тоска, монотонность, эфемерность, незначительность, абстракция, беспорядок, скука, ангст, заунывность – вот враги истинного героя, и не заблуждайтесь: они в самом деле грозны. Ибо они реальны.

Теперь один из студентов-бухгалтеров поднял руку, и учитель сделал паузу, чтобы ответить на вопрос о скорректированной себестоимости в налоговой классификации дарения. В том ответе я и услышал слово «букашка Налоговой». С тех пор ни разу не слышал этот термин за пределами Инспекционного центра, где я работаю, – это внутренний жаргон Службы для конкретного вида инспекторов. Следовательно, оглядываясь назад, мы можем понять, что это был звоночек, говоривший об опыте работы учителя на замену. (Кстати, термин «FASB» означает Совет по стандартам финансового учета, хотя, очевидно, это я узнаю, только когда устроюсь в Налоговую на следующий год.) Еще, наверное, стоит признать один очевидный парадокс памяти: несмотря на внимательность к его речи об отваге и реальном мире и на ее эффект, произведенный на меня, я не осознавал, что драма и блеск, которыми я наделял эти слова, противоположны их смыслу. То есть наставление серьезно тронуло и изменило меня без, как теперь очевидно, настоящего понимания, в чем, собственно, смысл. Оглядываясь назад, я полагаю, это очередное свидетельство, что я был еще более «потерянным» и неосознанным, чем думал.

– Говорите, это уже слишком? – сказал он. – Ковбой, паладин, герой? Господа, читайте историю. Вчерашний герой раздвигал рамки и фронтиры – он проницал, приручал, прорубал, формировал, создавал, воплощал в реальность. Герои вчерашнего общества порождали факты. Ибо это общество и есть – набор фактов. (Очевидно, чем больше настоящих студентов углубленного бухучета робко вставали и уходили, тем сильнее обострялось мое ощущение, что обращаются конкретно, уникально ко мне. Взрослый студент с пышными, идеально ухоженными бачками и невероятными конспектами сумел закрыть металлические застежки чемодана без единого звука. На проволочной стойке под его партой лежал «Уолл-стрит Джорнал», который он то ли не читал, то ли, возможно, прочитал и сложил обратно так идеально, что тот казался нетронутым.) Но сейчас нынешняя эпоха, современная эпоха, – говорил учитель на замену (с чем, очевидно, поспорить трудно). – В нынешнем мире все границы проложены, большинство важных фактов уже созданы. Господа, теперь героический фронтир – в упорядочивании и применении этих фактов. Классификация, организация, презентация. Иначе говоря, пирог испечен – теперь его надобно разрезать. Господа, вы стремитесь взять нож. Владеть им. Отмерять. Определять каждую дольку, угол и глубину разреза. – Как я ни был заворожен, еще я к этому моменту осознал, что преподаватель вроде бы путает метафоры – трудно представить, чтобы оставшиеся азиаты разобрались в ковбоях и пирогах, раз это специфически американские образы. Он подошел к флагштоку в углу и снял шляпу – темно-серую деловую федору, старую, но очень ухоженную. Вместо того чтобы надеть, он поднял ее.

– Пекарь носит шляпу, – сказал он, – но это не наша шляпа. Господа, готовьтесь носить шляпу. Возможно, вы задумывались, почему все настоящие бухгалтеры носят шляпы? Они сегодняшние ковбои. Кем станете и вы. Объезжать американский простор. Объезжать нескончаемый поток финансовых данных. Завихрения, слепые пятна, условленные вариации, дробная мелочь. Вы командуете данными, пасете их, направляете течение, ведете, куда нужно, в соответствующей закодированной форме. Вы имеете дело с фактами, господа, рынок на которые появился с тех пор, как человек выполз из первобытной жижи. Это вы – так им и скажите. Вы объезжаете, стережете стены, распределяете пирог, служите.

– Было невозможно не заметить, как он теперь отличался от себя в начале пары. В конечном счете было неясно, планировал и готовил ли он итоговое наставление или восхваление, либо говорил страстно, от души. Его шляпа была заметно более стильной и европейской, чем у моего отца: рант – ярче, перья за лентой – навострены;