Другая тропа пролегла среди пятен серой темноты, лишь кое-где высились пики насилия. Он увидел там военную линию, пламя, протянувшееся через Вселенную, зеленое с черным знамя Атридесов, развевающееся над легионами фанатиков, пьяных от спайсового ликера. Гурни Хэллек и несколько других людей его отца — какая жалкая горсть — были среди них, каждый с символом ястреба, как святыми памяти его отца.

— Я не могу идти по этому пути, — пробормотал он. — Это то, чего желают старые ведьмы твоей школы.

— Я не понимаю тебя, — сказала мать.

Он молчал, думая, как семя, которым он был, думая с тем сознанием расы, которое ощутил впервые как ужасную цель. Он обнаружил, что не может ненавидеть теперь ни Бене Гессери, ни Императора, ни Харконненов. Все они находились в плену своей расы, вынужденные заботиться о ее поддержании, скрещивать, смешивать, обновлять свои породы в огромном бассейне новых ген. И раса знала единственный для этого путь — древний путь, испытанный и опробованный путь, все сметавший на своем пути: ДЖИХЕД.

Конечно же, я не могу выбрать этот путь, подумал он.

Но мысленно он все еще видел гробницу своего отца и трепет зеленого с черным знамени Атридесов.

Джессика кашлянула, обеспокоенная его молчанием. Потом сказала:

— Значит, Свободные дадут нам убежище?

Он поднял голову и посмотрел на нее.

— Да, — сказал он. — Это — один из путей. Они назовут меня Муад Дибом: «Тот, кто указывает путь». Да, так они меня назовут.

И он закрыл глаза, думая: «Теперь, отец мой, я могу оплакать тебя».

И он почувствовал, как слезы заструились по его щекам.