— Но…

— Никаких но, Пауль. Простите меня… я так виновата перед вами.

Он не считал, что она в чем-то виновата, но полагал, что она поступает неразумно. Посмотрел на нее — и ничего не сказал.

Поклонился и вышел.

…Рабенард знал его настолько хорошо, что заметил необычное.

— Случилось что-то, о чем мне следует знать? — спросил он осторожно.

— Нет, — ответил хозяин. — Вы свободны, я не буду ужинать.

…"Она вышла замуж за солдата и уехала в гарнизон"…

…Письмо пришло в середине февраля, но он был на маневрах и вернулся только в марте. На письменном столе в кабинете ждал конверт. Обыкновенный бумажный конверт, в каких до сих пор временами пересылают корреспонденцию, по старой традиции, несмотря на давно появившиеся более совершенные — и более быстрые — средства связи.

Сел. Несколько минут просто смотрел на обратный адрес.

В ушах противно звенело.

Взял узкий старинный ножик для бумаг, аккуратно взрезал конверт.

2 февраля 484

Обер-лейтенанту фон Оберштайну, Один, Вюрменштрассе, 10

Дорогой Пауль, я медлила с этим письмом, пока не убедилась на все 100 %. Теперь же, когда могу быть уверена, пишу.

Он родился 18 октября. Это мальчик, мы назвали его Петером. Мне хотелось — вашим именем, но здравый смысл возобладал. Так всем будет легче.

Его обследовали со всех сторон, насколько хватило фантазии здешним врачам и мне. Само собой, меня больше всего волновало зрение, вы понимаете.

Пауль, с ним все в порядке. Он превосходно видит. Не волнуйтесь.

Чудесный малыш, и, по-моему, похож на вас — но наверняка сказать трудно, посмотрим, каким он станет, когда немного подрастет.

Вот и все, что я хотела вам сообщить.

Желаю вам всего наилучшего — и была бы рада получить весточку от вас.

Эмилия

P.S. В конце года Вильгельм кашлял, но, слава Одину, обошлось без рецидива.

…Хорошо, что она не написала — "ваша".

Взглянул на пальцы — не дрожат. Показалось.

Странное чувство. Не понимаю. Наверное, это растерянность.

Сложил бумагу по сгибу, убрал в конверт. Подумал немного — и положил конверт во внутренний карман кителя. Оставить его на столе, или даже в столе, или даже в запертом ящике стола… Нет уж.

Работы — как всегда… но работать он не мог. Кажется, впервые в жизни.

Сидел за столом перед аккуратной стопкой бумаг, закрыв глаза и ничего не делая. Потом плечи его затряслись, а из горла вырвался странный и жутковатый звук.

Он не умел смеяться.