Но поскольку Афонин на устные заявления старика не реагировал, а требование составить письмо игнорировал, дед Кузя взялся самостоятельно изучать иностранный язык, чтобы осенью, продав картошку, лично катануть в Объединенную Нацию и произнести там мотивированную речь на иностранном языке. Свои науч-ные занятия дед Кузя вовсе забросил, ночи напролет, сидя в библиотеке Дома культуры, твердил заграничные выражения и, видимо, изрядно преуспел в этом деле, потому как ни односельчане, ни приезжавшие в деревню иностранцы не понимали из его разговоров ни слова.

Однако по мере овладения богатствами заграничной лексики дед Кузя все больше успокаивался, камень на душе таял, ответственность за судьбы человечества все меньше тяготила старика, и в конце концов пришел дед Кузя к резонному выводу, что весь этот конгресс и связанная с ним чертовщина — не что иное, как вполне научная галлюцинация, пригрезившаяся ему на почве злоупотребления. Впрочем, выходя по вечерам на двор, он все же по привычке настораживал ухо — не послышится ли со стороны сарая знакомый говорок. Но думал уже не о чертях, а о том, что пора бы с помощью Афонина организовать в Баклушах добровольное общество по борьбе со злоупотреблениями. Потому как кто бы еще, окромя деда Кузи, мог стать в этом обществе председателем?