Под тихой, придавленной куполами утренней печалью Храма Гроба Господня Карпухин с Гинзбургом бродили вдвоем, отойдя от остальных, решивших непременно посмотреть на саркофаг в маленькой келье. Храм выглядел то ли полуразрушенным, то ли недостроенным — не сравнить с соборами в Европе или с московским Храмом Христа Спасителя. Но почему-то именно этот храм был настоящим, а остальные — красивыми, но необязательными. Что-то было здесь, дух Спасителя, что ли, аура наднебесья, «над небом голубым есть город золотой»…

— Александр, — сказал Гинзбург, — здесь такое место… Сам себя не обманешь. И другого. Все слышно. Я хочу сказать… Может, я и не вернусь… Нет-нет, не говорите ничего, я еще не решил… Но даже если останусь здесь, все равно работать мы с Костей будем вместе. А письмо я ему сам напишу. У меня есть его адрес. Да-да, не смотрите так. Я его как-то вычислил. Наверно, у Кости было трудное время, и он в сети предлагал… Нет, не хочу об этом здесь. Если Костя в «Грозах», значит, все у него в порядке. А на старый адрес пусть посматривает. Так и передайте, хорошо?

— Хорошо, — кивнул Карпухин.

Они поднялись на Голгофу, там на скамеечке мирно сидели рядком Маша, Юля, Руфь и Симочка. Смотрели на то место, где когда-то стоял крест, и думали — каждая о своем. Говорить здесь не хотелось ничего, но и без слов люди понимали друг друга.

Мы ждем вас в «Грозах», — сказал Карпухин.

Я там буду, обязательно, даже если останусь, — сказал Гинзбург.

Что бы ты ни решил, мы всегда вместе, — сказала Маша.

И я с вами, а если Игорь не захочет, я его уломаю, — сказала Юля.

Господи, — сказала Руфь, — даже если тебя нет, все равно, сделай так, чтобы всем было хорошо. Всем. Всегда.

А Симочка молчала. Она столько хотела сказать… столько…

Греческий монах в длинной черной сутане прошел мимо них и принялся поправлять длинный ряд свечей. Он оглянулся, поднял руку и осенил всех крестным знамением. По-православному, справа налево.

— Аминь, — прошептал Карпухин.