Фрэнк-Первоглот прервал рассказ на самом разухабистом билл-больном периоде (том, когда он влил себе в пасть десять полупинтовых кружек сугрева, а творец игры, боцман Билл, не заработал ни одной, одну даже раскокал, как какой-нибудь юнга-не-оттуда-нога). Так вот, Фрэнк увидел ее, лахудру-принцессу, разинул пасть и застыл, умер.

- Принцесса! Нимфея! Лесовушка! Шпулечка! - заорал он немым, каменным воплем. И сгорел. Навсегда запопал в светлячковое пекло.

- Замуж за меня пойдешь? Рыбка, киска, ляпа?

- Пойду, - прощебетали ласточки, прожужжали пчелы, прошелестели бабочки, мотыльки, деревья, пробренчали-проскрежетали черепашки. Природа заговорила голосом Адама и Евы, Фрэнка и королевской дочки, Колера и Привиденки. Сквырчали светлячки, вытапливая из Фрэнка в пекле костра четыре сокровенные слова и песню:

Две осинки. Три дубочка. Пять берез...

Возле первой, возле самой, той, что с краю,

Сколочу тебе жилье, собака-пес!

Ржавой жестью щели в стенах залатаю!

От дождей и от метелей залатаю.

Чтоб тебе, родная! Мерзнуть не пришлось.

...Две осинки, три дубочка, пять берез

Облетают - дорогие! Облетают!..

Облаками и стихами залатаю,

К нашей роще, как к царевне, подойду:

Золотая ты, собака! Золотая!

Я другой такой на свете не найду.

- Плюнь-ка в речку! - сказал Валерка Иоле на рассвете не худшего их дня, когда дубовые и кленовые листья летели и плыли и над водой, и в воде, а ночной костер октября, не угасая, рдел еще за спиной у них и повсюду.

- Ну и плюнула! Фа-диез!

- Си-бемоль! - плевок в плевок плюнул в воду Фрэнк. И с маху вычерпнул плевки походным своим котелком, чтобы разбавить спиртишку. Трезвым идти в монахи не полагалось, ибо святынь монахов-поллюционеров ждала от Фрэнка и его Зазнобы нетрезвого, чудодейского слова и дела.

Спирт с водой реки и двумя мажорными, жемчужными, обрядовыми плевками пришелся принцессе по вкусу. Фрэнк не закусывал, а она закусила луковицей с ржаным сухарем. Так они, на всяк случай, обвенчались.

- В большом рюкзаке - дельтаплан (зонтик). С конструкцией сама разберешься! До тыщи лет христианства - не жди! Я в поллюционерах закисать не охоч.

Лягушонок тихо плакал и квакал...

Кофейник досадовал, ревновал и тосковал...

А Король...

- Что, псина лягушачья, щетинишься? Лижи королевски пяты! Лижи и р-рявкай! Завывай! Задобривай звезду-погремушку! Шупырься, бродяга берявая! И вымаливай! Вымаливай прощения и благословения отцовского!

- И приглашения на с-ква-дебку, - совсем исслюнился лягушонок. Он от волнения проглатывал светлячков и сиял, словно фосфорный, чем пугал и злил Короля.

- Нет! Мерещится мне все. Злопакость ты, гадинка ты болотная, тень накомарникова! - стенал монарх, чугунными ручищами обхватя голову. - А впрочем, и тя приглашу, и тя, и тя...

Кофейник залаял, и Король строго приложил палец к губам, призывая к молчанию.

- Т-с-с! Ребята спят.

И опять щетинистый подбородок его устремился вверх... И тут только путешественники увидели канатную систему, дорогу, к которой крепились... гробы, палатки, саркофаги, мусорозаборники... и еще какие-то неведомые землянам, конструкции.

Открытие расширило рот лягушонка до неземных, космологических размеров, а Кофейник сделал отменную охотничью стойку; прежде бился, бился над ней, а все не получалось.

- Пошто засорять Землю там, где может вырасти гриб или земляника? вымолвил Король и повернулся на правый бок. - Т-с-с! Ребята спят.

"Король жил в Фуле дальней..." - слышалось спящему Первоглоту бионеру, кладоискателю.

- Нимфея! Лесовушка!.. Золотая ты, собака, золотая... - шептал он, едва шевеля губами.

Давно уже рассвело. Шумели сосны, плескалась бегущая в монастырские дали река. А Фрэнк все спал, уложив голову под можжевельник, прижимая к груди большущую, обугленную на вчерашнем костре, лопату.