Понять Лема можно, пожалуй, только вдумавшись в его идею всемогущества и "миротворения", и наряду с этим -- в постулат космического "пантеизма". Он тогда предстанет перед нами -- неким Коркораном или Доббом -сфотографированным у своих ящиков и несколько сконфуженным доводом о несоответствии между "обычностью" собственной, человеческой биографии и божескими прерогативами, которые ему неожиданно придала творческая "омнипотенция". Всматриваясь в мир, который создал, он ищет в нем черты собственного лица, требует, чтобы рассеялся мрак, скрывающий тайны Космоса и его собственного существования и при этом переживает этитическую дилемму демиургии. Мы застаем его в этой позе, в которой он напоминает мальчика, увлеченного -- как много лет назад -- функционированием им же самим сконструированного "удостоверенческого" королевства, в центре которого едва можно различить "поднимающийся из небытия контур, Дом Домов, Замок невообразимо Высокий, с никогда не названной, даже в приступе наивысшей смелости, Тайной Центра".

Ежи Яженбский

(данный отрывок взят из более обширной работы Е. Яженбского о творчестве Ст. Лема, приготовленной для Литературного Издательства)