- Мария, я должен кое-что сказать тебе.

- Да? - слабо донеслось от нее.

- Теперь, когда это случилось с тобой, - он сжал ее ладонь, - тебе понадобятся удобства, отдых, новая красивая кровать.

Она не вскрикнула счастливо, не повернулась к нему, не обняла. Она молчала, думала о чем-то и молчала.

Волей-неволей ему пришлось продолжать:

- Наша кровать - ни что иное, как каллиопа.

- Это наша кровать, - сказала она.

- Под нами спит верблюд.

- Нет, - тихо сказала она. - С нее в мир сойдут офицеры - их хватит на три армии, - две балерины, знаменитый адвокат, высоченный полисмен, семь глубоких басов, альтов и сопрано.

Он покосился на квитанцию - она все же лежала на комоде, потрогал под собой изношенную обивку. Пружины легко приняли все его члены, каждый усталый мускул, каждую ноющую кость.

Он вздохнул.

- Я никогда с тобой не спорю, малышка.

- Мама, - поправила она.

- Мама, - сказал он.

Потом они закрыли глаза, натянули одеяла до самых подбородков и долго лежали в темноте под огромным фонтаном, под взглядами конклава свирепых бронзовых львов, янтарных козерогов и смеющихся горгулий. Он прислушался. И услыхал ее. Сначала она звучала далеко-далеко, неуверенно, но он вслушивался, и она становилась все яснее и яснее.

Мария тихо завела руку за голову и ее пальцы начали свой танец на поблескивающих струнах арфы, на органе старой кровати. Это была... да, конечно же - "Санта Лючия!"

Губы его напевали, мелодия слилась с горячим дыханием.

"Са-ан-та-а Лю-чи-я! Санта Лючия!"

Это было прекрасно и небывало.