Я в последний раз посмотрел сквозь снег на приближающийся огонек. А затем нажал кнопку на генераторе, и свет погас. Быстро спустившись вниз по лестнице, я побежал к зданию напротив, по пути споткнувшись об очередную Сосульку, упал сам и снес эту глыбу льда, отчего она разбилась на несколько кусков.

Где эта чертова дверь?! Я бегал туда-сюда вокруг здания, единственный вход в которое был завален льдом.

Окно. Нужно разбить окно. Я подобрал отколовшуюся руку Сосульки и бросил в него.

Забравшись внутрь, я побежал по лестнице наверх. У выхода на крышу часы пикнули еще раз. Полчаса. Палка, которой Таня подперла дверь, валялась у порога. Видимо, ветром снесло. Я с усилием распахнул дверь и шагнул на крышу. Передо мной стояла Таня вся в слезах.

— Идиот! — она отвесила мне пощечину.

Через несколько минут мы уже сидели в подвале маяка, забаррикадировав дверь. Каждый удар по ней отзывался эхом где-то глубоко в солнечном сплетении. А Таня вжала голову в плечи и закрыла уши ладошками, чтобы не слышать чужих криков. Наши часы запищали, и пластинка на улице заскрежетала свою уродливую мелодию. Крики и стук стихли.

* * *

Мы открыли дверь и увидели новые Сосульки вокруг двери.

— Скажи «друг» и входи, — грустно пробормотал я.

Спустя полчаса мы направились обратно. Таня тащила свою трофейную бочку с топливом, лицо ее было опухшим и, кажется, она сорвала голос, потому как до сих пор не произнесла ни слова. Тогда я еще не знал, что она больше вообще не будет говорить. Никогда. Мы подошли к нашему убежищу и она, стараясь не смотреть по сторонам, прошла по детской площадке. Только сейчас я понял, что она кричала на крыше. Передо мной в хороводе стояли маленькие Сосульки.