– Нет-нет! – торопливо заверил я. – На самом деле всё просто… Дело в том, что не к ночи будь помянутая реальная жизнь – не меньшая бессмыслица, чем сон. Спросить: «В чём смысл жизни?» – можно, лишь осознав его отсутствие… Согласны?

– Так-так…

– А нормальный человек не может жить без видимости смысла! И вот люди начинают сообща этот смысл сочинять. Придумывают себе обычаи, религию, мораль… Ну так если уж они ухитряются даже явь перекроить и упорядочить, то уж сон-то!..

– По краешку ходите, – то ли одобрил, то ли предостерёг он.

Комплимент (если это, конечно, был комплимент) я легкомысленно пропустил мимо ушей. А зря.

– Где-то я читал, будто сны вообще сочиняются нами наяву, – добавил я. – Проснёмся – и давай подсознательно выстраивать всю эту белиберду во что-то понятное, связное…

– Вы согласны с таким утверждением?

– Да нет, пожалуй… Если я, пробудившись, придумал половину сновидения, то что мне мешает придумать и всё остальное? Заполнить пробелы, например…

– Пробелы?

– Ну да… Те части сна, которые я забыл при пробуждении…

– А другие версии есть? Я имею в виду – ваши собственные.

– Ну а как же! Вот, скажем… Что, если сновидение – авральное складирование впечатлений? Так сказать, попытка навести порядок на чердаке в течение одной ночи?

– Погодите, – приостановившись, попросил мой спутник. – Дайте подумать…

Подумал.

– Ага… – удовлетворённо молвил он наконец. – Ну, если так… Живите себе спокойно… Приятно было побеседовать!

И протянул мне руку.

– Пришли уже? – с сожалением догадался я.

Он рассмеялся.

– Хотите, провожу? – в свою очередь предложил он. – Любезность за любезность…

И я согласился, дурак набитый!

* * *

Причина заключалась вот ещё в чём: меня, признаться, слегка задевало спокойствие, с которым он воспринимал мои дерзкие, чтобы не сказать, еретические выкладки. Выслушивал внимательно, с уважением, однако, повторяю: так обычно ведёт себя психотерапевт в беседе с пациентом. Или, допустим, контрразведчик, интеллигентно провоцирующий вражеского агента.

Проспект тем временем переместился влево, откуда нас и овевало теперь на перекрёстках полушумом и полусветом.

– Возможно, наяву человек просто занимается не тем, чем надо, а сновидение пытается это исправить…

– Необычная мысль… – вежливо откликнулся он. – Причём уже которая по счёту! Вы, наверное, часто об этом думаете?

– Да, частенько… – покаялся я со вздохом.

– А какую свою версию вы считаете наиболее необычной?

Что бы ему такое отлить в бронзе? Что сон – единственная наша возможность снова встретиться с ушедшими? Что пребывание в толпе – сон наяву? Что сон Менделеева рождает периодические таблицы?

– Почему бы не предположить, – по наитию начал я, – что явь и сон равноправны? Что это всего-навсего две смежные области бытия? Одна охватывает примерно треть нашей жизни, другая – две трети. Здесь мы заснули – там проснулись. И наоборот!

Внезапно он перестал улыбаться, и я почувствовал: попал! Наконец-то попал в точку. Впечатлил.

– Существует граница, – вдохновенно продолжал я. – Когда мы засыпаем или пробуждаемся, мы пересекаем её! И в момент пересечения то, что было с нами во сне (или наяву!), – рассыпается, становится абсурдным, обрывочным…

Он остановился, хотя до моего дома оставалось ещё полквартала. Остановился и я, заворожённый собственной выдумкой. Граница… граница… А где граница – там пограничники, там таможенный шмон… Нет, вы посмотрите, как всё сразу выстраивается! Вот, скажем, просыпаюсь я от ужаса и восторга – привиделось, будто совершил великое открытие… А где оно? А нету! На границе конфисковали и уничтожили… Разбили вдребезги!

А сновидица наша, обратите внимание, запоминает свои грёзы преподробнейше… Почему? Да потому, что нечего изымать! У неё же ни единой запрещённой к провозу мысли…

А что каждый раз изымают у меня? Уж не эту ли мою догадку?

Очнулся. Мы по-прежнему стояли лицом к лицу посреди гулкой пустой улицы. Чернели оконные проёмы. Граждане дрыхли без задних ног. Впрочем, пара-тройка окон ещё полыхала вовсю. Кое-кто, надо полагать, без задних ног бодрствовал.

– Стоим тут разговариваем… – пробормотал я, чувствуя, как губы сами слагаются в ошалелую улыбку, – а там, наверное, спим себе спокойно в своих постелях…

– Ишь ты!.. – хрипловато выговорил он. – Допёр-таки…

Я вздрогнул, взглянул ему в глаза – и чуть не попятился. Немигающие были глаза, беспощадные.

– Ничего, это мы исправим… – пообещал страшный ночной попутчик, подаваясь навстречу. – Сейчас я досчитаю до трёх – и ты проснёшься… Раз!.. Два!..

Август 2016, Бакалда

Старичок на скамеечке

Издательство наше называется «Издательство». Кроме шуток, так и называется. Учредитель-то не кто-нибудь – городская администрация, люди серьёзные, привыкшие выражаться прямо, без экивоков! Ну и какое ещё имя, по-вашему, могли они присвоить государственному предприятию? Только такое…

Но вы им не верьте. На самом деле вывеска нагло врёт. Ничего мы не издаём. В позапрошлом году из бюджета была вычеркнута графа «на книгоиздание». А вычеркнутое из бюджета, согласно традиции, восстановлению не подлежит. Что с воза упало, то пропало. Казалось бы, по логике следовало ликвидировать заодно и саму нашу контору. Зачем она тогда? Ан нет! Учреждения культуры высочайшим повелением трогать запрещено. Культура – наше всё.

Чем же мы в таком случае занимаемся? Представьте, работаем. Принимаем авторские рукописи (в основном от членов Союза писателей), вычитываем, редактируем, иллюстрируем – и что-то иногда за это получаем. В типографию макеты, впрочем, не отдаём – печатать, напоминаю, не на что.

Нет, забредает к нам иногда чудило, жаждущее опубликоваться за свой счёт. Это пожалуйста! Это – с распростёртыми объятьями! И всё равно поток манускриптов стремительно мелеет. До того дошло, что сами у авторов тексты клянчим.

Было и сокращение штатов, причём какое-то странное: троих отправили на пенсию, а взамен приняли чью-то там дочурку, специально придумав для неё неслыханную доселе должность. Дочурка оказалась редкостной стервой, немедля вообразила себя начальством и принялась донимать.

* * *

– Вы должны были сдать это позавчера!

Она стоит спиной к моему столу, поскольку на сей раз жертва не я. Под лёгкой тканью, подобно коротко подрезанным крылышкам, торчат сердитые девичьи лопатки.

Тот, к кому обращаются, поднимает от бумаг исполненное благородства лицо. Глаза – ласковы, голос – обворожителен и хорошо поставлен:

– Вам уже говорили сегодня, что вы прекрасно выглядите?

– Нет! – скрежещет она.

– Так я и думал… – с прискорбием изрекает он. – Чёрствые люди…

– Вам придётся написать объяснительную записку!

Я вздыхаю украдкой. «Написать записку…» «Остановить на остановке…» О современный язык!

– Пожалуйста, – галантно отзывается мой сослуживец. – Я и в письменном виде готов подтвердить, что выглядите вы сегодня потрясающе…

Поганка открывает рот, однако немеет, вспыхивает и, гневно чеканя шаги, покидает помещение. Директрисе жаловаться