Я вновь остался один. Посидел, глядя в ночной мрак за окном.

Вот так. Ты думал, что избежишь этого. Думал, что это простое и непосредственное создание не разберется, что к чему и с кем рядом она живет.

Ты плохой актер. А был бы даже и хороший – неужели ты полагаешь, что твоей игры не заметили бы? Тебе ли не знать, что кто, как не актер, прежде других заметит чужую игру?

Тень недоверия и непонимания уже появилась между нами. И со временем она будет только гуще и больше.

Но могу ли я приоткрыть ей – даже ей, той, которую люблю, наверное, сильнее, чем любил кого-нибудь за свою не такую уж бедную чувствами жизнь, – хотя бы краешек правды? Хотя бы из опасения, что меня сочтут обычным сумасшедшим?

Найдется ли в этом мире кто-нибудь, кроме разве что десятка совсем уж свихнувшихся на своей профессии физиков и математиков, кто вообще поймет, о чем я хочу сказать?

И вдруг неожиданная мысль, нелепая и странная на первый взгляд, буквально пронзила меня. Мысль о том, как можно рассказать… или лучше – как высказать этому миру свою тайну.

И на бумагу, словно сами собой, легли первые строки на русском – на моем родном русском.

– Капитан, вот они!

Я отвел глаза от экрана радара и посмотрел туда, куда указывал криво сросшийся палец Мустафы.