Кудрявцев Леонид
Защитный механизм
Леонид КУДРЯВЦЕВ
ЗАЩИТНЫЙ МЕХАНИЗМ
Зов пришел слишком рано. Некоторое время он сидел на камне у входа в пещеру Друхха, терпеливо ожидая, когда тот проснется. Вообще-то, Друхх всегда вставал с восходом; но сегодня восход встал раньше и радовался этому целых пять минут.
Проснувшись и услышав, что пришел зов, Друхх некоторое время боролся с сомнениями. Одно он победил хитрой подножкой, другое ударом в солнечное сплетение, третье хуком в челюсть, в лучших традициях портовых драк. И тогда зов, облегченно вздохнув, ворвался в пещеру, наполнив ее по самый потолок гулкими барабанными ударами, вареными камнеедами, старыми байками, каллиграфически выписанными словами "Свобода", пиликаньем цыганской скрипки и страхами пятилетних мальчиков.
Друхх вдохнул побольше воздуха и, в последний раз кинув взгляд на зеленую долину, где находилась его пещера, на восход с высунутым в его сторону языком, стал медленно исчезать, успев на прощанье пожелать, чтобы пещера находилась одиноким путникам не реже двух раз в год, зеленая долина не смела играть в карты на протекавшую через нее речку, а восход осуществил свою заветную мечту и стал восвыходом.
Заинтересованно поглядывая и строя глазки, прошло время. А Друхх все проваливался и проваливался в другое измерение, чувствуя себя тысячеротым, тысячеглазым и тысяченосым монстром, который умудряется проделывать одновременно тысячи дел: дышать, есть, спать, умирать и возрождаться. И все это с одной лишь мыслью о том, какую прекрасную шутку разыгрывает с людьми смерть, подсовывая им, в надежде, что кто-то умрет не до конца, длинный туннель, ослепительный свет и прочие дешевые штуки.
Бункер был большой и старый. Харлам лежал на деревянных нарах, рассеянно разглядывая неровные стены, на одной из которых была прилеплена картинка с пышной блондинкой, занимавшейся какими-то сомнительными делишками. Снаружи грохотал гром.
"Интересно, что будет на этот раз? - подумал Харлам. - Хорошо бы, как вчера - ванильные пирожные, а то ведь опять посыплется всякая дрянь: старые, вышедшие из употребления учебники географии, картофельная шелуха, ржавые костыли..."
Он потушил окурок и закрыл глаза.
Самым лучшим дождем был дождь, шедший на прошлой неделе. Тогда с неба падали бутылки пльзенского пива. Вот это дождь! По всему городу шел звон, осколки бутылок впивались в стены, а по тротуарам текли настоящие пивные реки. Потом, когда дождь кончился, все высыпали на улицы и стали черпать из этих рек и ручьев чем попало: ведрами, чашами, макитрами, пустыми цветочными горшками и пили, пили, пили... И ничего страшного не случилось. Все остались очень довольны. Только сотни две татаро-монголов спьяну стали штурмовать Пентагон, но там ребята сидели не промах и так им дали прикурить, что из степняков махом вылетел весь хмель и они, отказавшись от своей затеи, ускакали.
Харлам встал, пошуровав в печке, подбросил несколько обломков тяжелого викторианского кресла, да так и остался сидеть. Ему было приятно чувствовать исходящее от печки тепло и неторопливо думать о том, что он здесь уже две недели и за это время хроноклазм раздвинулся километров на сто, а завтра снова отправляться в путь, до цели осталось совсем немного, дня два-три, не больше.
Дождь за окном набирал силу. Слышно было, как он колотит по стенам бункера. Кстати, слишком уж сильно. Нет, ванильными пирожными здесь и не пахло. На бутылки с пивом или кока-колой тоже совсем не похоже. Скорее всего, падало что-то железное.
Заинтересовавшись, Харлам подошел к стене и, открыв амбразуру, посмотрел наружу.
Вот это да!
С неба падали ножи. Кривые и прямые, засапожные, сделанные из старых напильников хулиганские финки, трехгранные, богато украшенные золотом и бриллиантами дамасские кинжалы, морские кортики с клеймом волка, широкие грузинские кинжалы в украшенных серебром ножнах и еще, и еще... А потом дождь стал гуще и с неба посыпались короткие римские мечи, скифские акинаки, мексиканские мачете и малайские крисы, казачьи шашки и турецкие сабли, гибкие ятаганы и самурайские мечи, большие двуручные, с прямыми гардами и с гардами в виде чашечки с пропилом, чтобы захватывать и ломать мечи противников.
Харлам вздохнул и, плотно закрыв амбразуру, ушел на нары. Он закурил очередную сигарету и, разглядывая фотографию с проказницей блондинкой, стал вспоминать Крез, которая, очевидно, сейчас и думать о нем забыла, а нежится себе на каком-нибудь уютном пляже, подставляя солнцу шоколадное, до безумия красивое тело.
Глаза ее мечтательно закрыты, а губы слегка улыбаются, хотя, если приглядеться, видно, что это не полуулыбка Джоконды, а просто такой рисунок губ. И вокруг Крез уже отираются несколько атлетически сложенных самцов, каждый из которых мечтает хотя бы о взгляде или жесте, не говоря уже о большем. Ах, вот если бы она разрешила кому-нибудь понести за ней туфельку! Пусть на четвереньках, пусть в зубах, но чтобы - улыбнулась! Любой из этих идиотов с радостью согласится. А остальные будут завидовать страшной завистью и от ревности рвать на себе волосы, катаясь по песку.
Харлам вздохнул и вспомнил двух молодчиков, которым переломал ребра перед отправлением сюда. Вот дураки! Неужели они ничего не понимают? Может, он вообще зря их так? Ну уж нет, определенные границы переходить непозволительно никому. Так им и надо. Впрочем, чего это он?
Харлам поплотнее запахнулся в старое дырявое одеяло, найденное здесь же, положил автомат поудобнее под руку и еще раз посмотрел в сторону двери, заваленной ящиками, и, прикинув, насколько надежна баррикада, выбросил окурок в сторону печки.
Вот и все, можно уснуть. А завтра... Ему опять вспомнилась Крез, и он даже успел подумать о том, что, вернувшись, разведется с ней обязательно.
Образцовый оборотень не должен быть любопытен. Вся его жизнь состоит из нескольких несложных действий: унюхал, погнал, разорвал, сожрал и снова в спячку. А все, что сверх - плохо кончится.
Катрин это знала хорошо, но все же, черт возьми, так иногда хочется, особенно после дождя, когда по улицам еще бегут ручьи, а воздух чист и свеж, красться по улицам, заглядывая в каждую щель, внюхиваясь в каждый запах в надежде найти что-то совсем невиданное и непонятное.
Вот и сейчас она неторопливо бежала по пустым улицам, поглядывая на неправдоподобно огромный глаз луны и внюхиваясь в пропитанный грустью уходящего лета воздух. Ей казалось, что, если посильнее оттолкнуться, то можно взлететь мимо окон с выбитыми и целыми тускло поблескивающими в лунном свете стеклами, подняться в черноту неба, подчиняясь притяжению этого голубого, изрезанного шрамами диска, вверх... к нему...
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
