Что интересно: ножик волохов лег в руку как родной, сразу признал. Но тут уж Бурый сам разобрался. Это он ту силу, что в Буром, признал. Ножик сей — посоху волохову младший братишка. Ручка из того же ствола резана.

— Пользуйся, — поощрил старший волох.

«Пользуйся», не «дарю». Значит можно взять и не отдариваться.

Чуялось: есть в этом «пользуйся», подвох. Ну да и ладно. Уж больно ножик хорош. Сам небольшой, в пядь, из железа кованого, в масле каленого, в рукояти — камешек. Кровавик. И вот это славно. А нынешнему случаю и вовсе в струю.

Бурый тянуть не стал, попросту уколол пораженную пяту женки вороненым острием…

И все получилось. Легче легкого.

Сквернавец и трепыхнуться не успел, как его каленым железом через руду-кровь прихватило и втянуло. До сего Бурый думал погань расточить. Но так даже лучше вышло. Сидеть теперь сквернавцу в камне, пока Бурый его судьбу не решит.

Теперь — попроще дело. Бурый достал из сумы пахнущую плесенью мазь, ту, которая от гнили помогает, наложил густо на пяту, сухими листиками подорожными накрыл крест-накрест, в бересту завернул, закрепил.

Гниль, она такая. И без сквернавца сгубить может.

— И что теперь? — дрогнувшим голосом спросил Бирюч.

— Три дня не снимать, — сказал Бурый, зашнуровывая суму.

— А потом что?

— А потом — все. Поправится твоя женка. А обереги я тебе сам сделаю. Не такие, как этот, — Бурый показал пальцем. — Надежные.

— А ведь прав ведун, — сказал старший волох. — Пустой оберег. Никчемный.

— То не мой! — быстро ответил молодой волох. — То Наня работа.

— Не работа, а стыдоба, — проворчал старший волох. — Меня Гудиславом зовут, ведун.

— А ты меня Младшим зови покуда, — ответил Бурый.

— Ведуны они такие, — сказал старший, обращаясь к младшему волоху. — Истинное имя никому не скажут, покуда не окрепнут. Наставника его Волчьим Пастырем зовут, а имя этого только он и знает. А может и нет у него настоящего имену покуда. Ну да Младший, так Младший. Коли есть желание, приходи на капище к нам. Волох тебе имя даст.

«Уже дали, без тебя обошлись», — подумал Бурый. Но отказываться не стал. Когда такие, как этот Гудислав, в гости зовут, это дорогого стоит.

— Приду, — сказал он. — Но не нынче.

Дедко точно не против будет. Сам же велел на капище Волохово наведаться.

Старший пихнул молодого, который слушал, аж рот приоткрыв от удивления. Тот очнулся и тоже представился:

— Звенияр я.

Бурый кивнул уважительно. Когда к нему по-доброму, и он так же. Нет больше меж ними обид.

— Гостей-то примешь, боярин? — спросил старший волох, оборотясь к Бирючу.

Тот глядел на спящую жену и слезы текли по его щекам, ныряя в бороду.

Услышав вопрос, Бирюч встрепенулся:

— Сей же час распоряжусь!

И кинулся из кельи наружу.

Бурый взял чашку с ненужным теперь настоем, понюхал и вылил в ночной горшок.

— Ты прав, — сказал он. — Яд это. Только иной раз и от яда для здоровья польза бывает.

— Да ведаю я, — с досадой проговорил младший волох. — Откуда мне было знать, что ты — наш?

— А я не ваш, — усмехнулся Бурый. — Я — Волохов.

— Так и мы его!

Не понял Звенияр.

А вот Гудислав понял: прикрыл рот рукой.

Но Бурый и не собирался болтать лишнее.

Глава 35

Глава тридцать пятая.

Зима прошла, не задержавшись. Когда воды вскрылись, Дедко с Бурым из Нового города собрались уходить.

Ушли бы и раньше, но Дедко вдруг захворал. И болезнь у него была непонятная. Кто-то взялся силу из него тянуть. Кто-то, кому Дедко был не чужой. Дедко даже сначала на Бурого подумал, но понял: не он. Как не крепился Дедко, как не исхитрялся, а сила все равно уходила. Теперь помалу, но неостановимо. Словно вода из дырявой мисы. И не защититься. Будто в самой середке, там, куда никому, кроме самого ведуна доступа нет, дырочка образовалась.

Дедко за Кромку ходил, на помощь Госпожи уповая, и тоже напрасно.

Хорошо, были у Дедки Бурый и Морда. Не давали иссохнуть. Особливо Бурый. Сила ж в нем двойная. И та, что не от Госпожи, в дыру не уходила. Рассеивалась со временем, да. Но это как раз понятно. Для Дедки она — как брюква для волка. Живот набить можно, но толку чуть. И все же толк был. Очень вовремя волох Бурому ножик свой позаимствовал. Одно упование: вернется Дедко на заповеданную ему землю и закроется брешь.

Неожиданно трудным вышло прощание с Родой.

— Прикипела к тебе, — призналась воительница. — Хороший ты. Была б помоложе и не та, кто я есть, непременно замуж за тебя попросилась бы.

— А мне ты всем хороша, — возразил Бурый. — И мне… — подумал немного, добавить ли, что люба, но не стал. Вместо этого сказал: — Я ведь тоже тот, кто я есть. Ведун. Со мной ой как не просто.

— А я б рискнула, — Рода глянула прямо в глаза, нет, прямо в душу. И решилась, сказала: — Захочешь меня видеть, дай знать. Я приду.

— А если нет? — Бурый улыбнулся, показывая: не всерьез сказал.

— А не захочешь, так я сама прискачу, — Рода вернула улыбку. — Как наставник твой, оклемался?

— Дорогу выдержит.

— Вот уж не знала, что ведуны болеют.

— Мы и не болеем. Людскими хворями.

— Мож его на капище Волохово свозить?

— Лучше уж сразу добить, — усмехнулся Бурый. — Волохи ему рады не будут.

— А я думала: вы с ними дружите.

— С чего бы?

— Ну так у тебя и обереги их и ножик вот приметный.

— То я, а то Пастырь, — Бурый покачал головой. — Ничего. Дома на его недуг управу найдем. А ты… Ты и правда, коли будет случай, приезжай! Добрая это мысль.

И понял вдруг: правду сказал. Добрая мысль. Верная и нужная. «Приезжай!»

* * *

— Ну старый, и учудил, — Хозяйка сунула под мышку клюку и похромала к печи. Поболтала варево в котле деревянной длинной ложкой,