— А доктор Верников… какие впечатления он на вас производит?

Лавров улыбнулся — не губами, а глазами, с тем особым пониманием, которое было за гранью обычной проницательности.

— Вы знаете ответ, доктор Воронина. Вы видели это сегодня, разве нет? Тот самый блеск в глазах, — он говорил тихо, так, чтобы агент ГКМБ в углу палаты не услышал. — Он такой же, как я. Только… дальше по пути.

Эта фраза — «дальше по пути» — засела в сознании Елены, как заноза, которую невозможно игнорировать. По какому пути? И куда он ведет?

В ту ночь она не пошла домой. Вместо этого она спустилась в подвальный архив больницы — царство пыли, забвения и бумажных историй болезней, которые система здравоохранения еще не удосужилась оцифровать. Здесь, среди пожелтевших страниц, Елена надеялась найти ответы.

Она начала с личного дела Альберта Харистова. Его официальная история была как экспозиция хорошо структурированного романа: блестящее начало, взлет, драматический поворот — отказ оперировать высокопоставленного чиновника ради спасения ребенка, последовавшее падение. Но между строк этой истории таились пробелы, эллипсисы, умолчания.

Затем она нашла то, что искала — медицинские записи самого Альберта после его «аварии». Официальный диагноз: множественные травмы, разрыв аорты, тяжелая контузия миокарда… состояние критическое, прогноз неблагоприятный. А потом — пустота. Никаких записей о лечении, никаких подробностей операции, никаких объяснений чудесного восстановления. Только сухая запись о выписке несколько дней спустя, подписанная врачом, которого никто никогда не видел.

«Он использовал нанокровь на себе», — озарение пришло как вспышка света во тьме. «Он был первым. Пациент ноль. И результаты…»

Вспомнилась их первая встреча после его возвращения в больницу. Та особая внимательность, с которой он осматривал пациентов, та сверхъестественная способность диагностировать заболевания с одного взгляда. Его раздражительность, изменения в поведении, неестественно быстрые рефлексы. Все складывалось в картину, которую она не хотела, но должна была увидеть.

В два часа ночи Елена покинула архив с новой целью. Она должна была узнать больше не только о нанокрови, но и о её происхождении. О проекте «Феникс», о докторе Тайгаеве, о тайнах, скрывающихся за фасадом медицинского эксперимента.

Ее кабинет превратился в исследовательскую лабораторию. На стенах — распечатки, схемы, фотографии, заметки, соединенные красными нитями, как в детективных фильмах. Неврологические данные Лаврова, старые публикации Альберта по кардиорегенерации, фрагменты информации о Саяне Тайгаеве, вырезки из скудных сообщений о закрытии военно-медицинских проектов.

Она работала как археолог, бережно раскапывающий артефакты прошлого, слой за слоем снимая напластования лжи и секретности. И чем глубже она копала, тем более тревожными становились ее находки.

Однажды вечером, когда она изучала старые медицинские журналы в поисках упоминаний о ранних работах Тайгаева, ее личный коммуникатор подал сигнал — зашифрованное сообщение от Альберта в образе доктора Верникова.

«Будь осторожна. За тобой следят. Не доверяй больничным сетям. Уничтожь всё, что собрала.»

Елена замерла, ощущая на себе невидимый взгляд. Не просто наблюдение — препарирование, анализ каждого ее движения, каждого запроса в сеть, каждого шага в расследовании.

Поддавшись внезапному импульсу, она подошла к окну и посмотрела на парковку больницы. Среди редких автомобилей выделялся черный внедорожник без опознавательных знаков. В нем сидели два человека, их силуэты едва различимы за тонированными стеклами. Но даже с расстояния она чувствовала — они смотрят именно на ее окно.

«ВитаКор», — поняла она. — «Или ГКМБ. А может, и те, и другие.»

С механической аккуратностью, свойственной врачам в критических ситуациях, Елена начала уничтожать собранные материалы. Бумаги в шредер, файлы в уничтожитель данных, схемы со стен — в огонь небольшой портативной горелки, которую она использовала для стерилизации инструментов.

Но главное — информацию в своей голове — она не могла уничтожить. Паззл начал складываться, и образ, возникающий из разрозненных фрагментов, был одновременно восхитительным и пугающим.

«Нанокровь — это не просто регенеративная терапия», — думала она, глядя как последние клочки бумаги превращаются в пепел. — «Это нечто большее. Что-то, способное изменить саму природу человека. И Альберт… насколько он изменился? Насколько далеко зашли трансформации в нем самом?»

В ту ночь, возвращаясь домой, она заметила, что черный внедорожник следует за ней. Не скрываясь, не таясь — демонстративно, как напоминание о том, что она под наблюдением. Как предупреждение о цене любопытства.

В своей маленькой квартире Елена стояла у окна, глядя на ночной город. Редкие огни в темноте, словно гаснущие звезды умирающей вселенной. В этом медленно разлагающемся мире 2047-го года они с Альбертом пытались создать нечто удивительное… или ужасное. Границы между спасением и трансформацией, между лечением и вмешательством в эволюцию размывались в сознании Елены, как контуры городских зданий в хаосе кислотного дождя.

«Я должна знать всю правду», — решила она. — «Не только как врач, но и как человек, который может оказаться соучастником чего-то необратимого.»

На следующий день в больнице она поймала момент, когда агенты ГКМБ отвлеклись, и проскользнула в палату Лаврова.

— Мне нужно знать, — сказала она без предисловий. — Что вы видите, когда смотрите на доктора Харистова? Что вы чувствуете?

Андрей долго смотрел на нее своими изменившимися глазами — в них плескалось нечто большее, чем человеческое понимание.

— Я вижу человека на границе, — наконец произнес он. — На границе между тем, кем он был, и тем, кем становится. Его двойное сердце — не просто орган, доктор Воронина. Это метафора его новой сущности. Разделенной, раздвоенной, находящейся в постоянном диалоге с самой собой.

— Диалоге о чем? — выдохнула Елена.

— О том, сохранять человечность или двигаться дальше, — Лавров говорил тихо, но каждое слово словно высекалось в воздухе. — Потому что нанокровь — это путь. Путь к чему-то новому. И я начинаю понимать, что это «новое» может быть… пугающим.

От его слов по спине Елены пробежал холодок. Она вспомнила фразу Альберта, сказанную мимоходом несколько дней назад: «Мы должны быть готовы ко всему. Включая то, что наша технология может создать нечто, что выходит за рамки нашего понимания.»

— Вы боитесь? — спросила она Лаврова.

— Нет, — он улыбнулся, и в этой улыбке было что-то не вполне человеческое. — Я заинтригован. Как и он.

«Как и он,» — эти слова преследовали Елену весь день, как навязчивая музыкальная фраза, которую невозможно выбросить из головы.

Вечером, в пустом конференц-зале, где они договорились встретиться для обсуждения плана перевозки Лаврова в новую клинику, Елена наконец решилась задать вопрос, мучивший ее.

— Альберт, — сказала она, когда он вошел в зал, уже без грима «доктора Верникова», — что с тобой происходит? Что на самом деле делает нанокровь?

Он остановился, внимательно глядя на нее своими изменившимися глазами. В них мелькнул тот