«Ты понимаешь хоть, в какую яму меня свалил? — метается беспорядочно в голове у него, — Что теперь со мной сделают эти говнюки, понимаешь?»

И вдруг всплывает:

«Ох, ему и всыпали по первое! По дерьму спеленутого — волоком»

Это он Галича вспоминает. Как будто время и место! Но уж очень это точно и про него:

«Раздавались выкрики и выпады, ставились усердно многоточия, а потом, как водится, оргвыводы: мастерская, выговор и прочее…»

«Мемориалу моему конец!» — вдруг понимает он с пронзительной ясностью.

Впервые понимает и принимает это как неизбежную данность.

«Покаюсь я, не покаюсь, осудю, не осудю этого мелкого паразита — мемориал мне теперь не дадут. И ничего больше не дадут никогда. До конца жизни буду частные заказы клепать. Конец архитектору Петелину — полный и окончательный пизд_ц внакладку».

Но сказать как тут же выясняется нечего. Нечего ему сказать этому желтолицему толстенькому подростку, у которого два деда не вернулись с Отечественной и который в компании дружков (уже третий год подряд, оказывается) празднует день рождения Гитлера. В компании у него: сын первого секретаря райкома; сынок зампредседателя горисполкома; племянник директора завода, члена бюро обкома.

И всем им сказать бы нечего, даже если бы они все оказались внезапно здесь, перед ним.

— Ну почему — Гитлера? — говорит он, наконец, спертым голосом, — Объясни, я этого не понимаю.

— Потому что двадцатое апреля, — говорит сын Главного Архитектора неожиданно охотно и даже глаза на Главного Архитектора поднимает. И глаза эти честные, круглые, но со странной желтизной.

Впрочем ответа главный архитектор все равно не понимает.

— Ну и что из того, что двадцатое? — спрашивает он.

— День рождения, — объясняет наследник и мельком улыбается.

Видимо ему нравится, как удачно он отвечает. Видимо он сам себе вдруг нравится — здесь и сейчас. Видимо он совсем не понимает своего положения. Гаденыш. Вша.

— Ты что, не любишь евреев? — спрашивает он просто по инерции. Чтобы не ударить. Чтобы не размазать гаденыша по стене.

— А кто их любит? — лениво, вразвалочку отвечает наследник.

И рот кривит презрительно. На отца он не глядит теперь совсем.

— Они сами себя терпеть не могут, — добавляет он.

— У тебя же мать была наполовину еврейка, — говорит главный архитектор Петелин.

— А я-то здесь при чем? — возражает наследник и добавляет с отвращением, — Это ваши дела. Разбирайтесь.

Тогда Петелин-старший шагает к нему через всю комнату уже не помня себя. Все перед ним делается желтым, стены плывут, в ушах возникает механический не то вой, не то дребезг и он как на рогатину, как на пулю налетает на желтый немигающий светящийся взгляд. Его словно ледяным гноем окатывает и он оказывается на полу, на спине, затылком и спиной в обломках развалившегося стула, а грудь ему словно режет ножом.

Последние минуты приходят. Он это соглашается принять окончательный приступ катастрофического невезения последних дней. Он пытается подняться, елозит ногами, руками, опирается кое-как на ковер, который ходит под ним ходуном. Невыносимо воняет горелой бумагой, душит вонью, дышать совершенно нечем, а в голове бродит какая-то несообразная чушь.

Он мучительно возится на полу, все еще надеясь встать и смотрит на наследника. Как наследник шарит лупой по очередной дряхлой бумажке. Как бережно бумажку свою поднимает и смотрит ее напросвет. Как улыбается мерцающей своей, слабой, но довольной улыбкой.

Видимо ему удаётся подняться и он обнаруживает себя в коридоре. Еле передвигая онемевшие ноги он ползет вдоль стены, распластавшись по ней грудью, срывая одну за другой гравюры в багетах за стеклом, развешанные на уровне лица.

Потом гостиная где он лежит на ковре рядом со столом красного дерева. Скомканная скатерть под головой. Жена со шприцем, розовые губы шевелятся, глаза стеклянные от слез. Молодая еще девчонка, всего шесть месяцев как женился, ее еще драть и драть.

— Желтый, — говорит он и это его последние слова, — Зубы желтого. Зубы желтого обломаны!

Сюжет 19. Матвей Аронович Вул, великий математик

СЦЕНА 19/1

Декабрь. Пятница

— Ну и ночка получилась, распроетить-её!

С такой вот энергичной и малоинтеллигентной фразой на устах просыпается Матвей Аронович Вул, более известный среди друзей и знакомых как «Велмат», то есть Великий математик.

Утро еще не начинается. Семь утра. Комната его дачи за ночь выстужается основательно.

Вадим пластом лежит на кровати, уткнувшись носом и лбом в стену. Тулуп валяется на полу, распахнув лохматые внутренности. Жуткая ночь. Чадная ночь.

СЮЖЕТ 19/2

Вадим

Когда они приезжают сюда Вадим пьян. Когда Матвей заехал навестить его — на всякий случай, голос Вадима не нравится ему по телефону: пьяный, надтреснутый голосишко. De visu Вадим оказывается еще хуже, чем его голос по телефону. Он дома один и он вдребезги пьян, словно пьет уже добрую неделю смертным запоем. Хотя вчера еще по телефону был вполне человекообразен и даже шутит в обыкновенной для себя манере.

— А Софья Ефимовна где?

В ответ на этот вполне невинный и естественный вопрос Вадим еще более перекашивается лицом:

— Не-ет, голубчик… Не получится у тебя и не надейся даже!

А потом и вовсе показывает фигу — чтобы никаких уже сомнений в отрицательном ответе не оставалось. Мамы Вадимовой дома нет и не скоро будет, а поэтому придется ему, Матвею, здесь сидеть, потому что оставлять Вадима в таком виде одного попросту безответственно.

И он остаётся и допивает вместе с Вадимом большую бутылку синеватого терпкого дерьма, а потом еще одну бутылку. Какую-то древнюю наливку из затхлых запасов и ночка летит.

СЦЕНА 19/3

Три истории

Слава Богу хоть в собеседниках Вадим не нуждается. Он все время говорит сам и три совершенно дикие истории причудливо переплетаются в его сознании.

Первая история видимо реальная — про Сатану с жалом вместо указательного пальца. Кавказская история про угрозы и требования. И Вадиму он не просто грозил, а еще и пытал его какой-то поганой пыткой.

Вторая история — про то как некая компашка из пяти человек пыталась вылезти из джипа (на Бермамыте? в Каменномосте?) упавшего в пропасть все там же, на Кавказе. И никак! До такой степени все они переломались пока летели. А некий огромный гражданин сломал себе шею и умер. И все остальные, похоже, тоже уже мёртвые. И среди них тот Сатана с переломленным указательным