— Итак, о чем же ты думала, Эстер?

— О замужестве. О детях.

Наверное, я бы меньше удивился, заяви Эстер, что намерена кого-то убить или стать странствующим менестрелем.

— О чем? — глупо переспросил я.

— О замужестве, — повторила Эстер. — О моем браке.

Я подался вперед.

— Сестра, наверное, я лучше пойму тебя, если ты будешь выражаться яснее.

Обращенный на меня взгляд был полон житейской мудрости — не подозревал, что Эстер может так смотреть. Она тонко улыбнулась.

— Сарказм тебе не идет, — изрекла Эстер. — Но ты прав, мне стоит выражаться яснее. Да, я получила предложение руки и сердца.

Я не сумел сдержать удивленного вздоха.

— Вот как? От кого же, позвольте узнать?

Но я и так знал ответ.

— От Джона Резерфорда, — одним легким движением Эстер поднялась с пола и уселась на прежнее место.

— Когда?

— Сегодня утром.

— Что? Резерфорд был здесь в мое отсутствие?

— Успокойся, брат, — рассмеялась Эстер. — Для того чтобы выйти замуж, мне не потребуется твое согласие. А отца, к которому ему следовало бы обратиться, у меня нет.

— Ему следовало бы обратиться ко мне! — в гневе выпалил я. — Я твой ближайший родственник мужского пола.

Эстер пренебрежительно щелкнула языком. Никак не ожидал от нее столь развязного поведения.

— Ну теперь поздно что-либо менять. Я приняла предложение.

Я начал было говорить, но с языка у меня само собой сорвалось проклятие. Прикусив язык, я замолчал и отвернулся.

Лицо Эстер расплылось в улыбке.

— Как сказано в Евангелии от Марка: «Будут прощены сынам человеческим все грехи и хуления, какими бы ни хулили»[26], — тоном многоопытного проповедника произнесла она.

Я придвинул свой стул поближе и заговорил спокойнее.

— Послушай, Эстер, еще не поздно, мы можем сослаться на то, что был нарушен порядок — сперва он должен поговорить со мной. Мы могли бы…

— Как гласит послание апостола Иакова: «Всякий человек да будет скор на слышание, медленен на слова»[27].

— Тогда объясни мне, пожалуйста, потому что я уже запутался в твоих рассуждениях: тебе так сильно нравится мистер Резерфорд?

Она пожала плечами:

— Не больше, чем любой другой добропорядочный человек.

— Тогда почему?

Эстер шлепнула ладонями по подлокотникам стула.

— Я здесь совсем одна, Томас.

Я собрался напомнить, что у нее есть брат, но Эстер опередила меня:

— Подумай, Томас, что произойдет к концу года: твой отпуск закончится, и тебя снова призовут в армию. Ты можешь даже не вернуться с войны. И что тогда — я останусь одна на всем белом свете, и рядом не будет никого, чтобы позаботиться обо мне. А Джон предлагает мне дом, семью, возможность иметь детей и трудиться рядом с ним на ниве Господней. И какая разница, что я люблю его не больше, чем любого другого человека? Разве любовь — это так важно?

— Да, любовь — это важно. Неужели ты думаешь, я не смогу защитить тебя, что бы ни произошло в нашей жизни? — Я поднялся со стула и хотел коснуться плеча сестры, но она отпрянула.

— Знаю, Томас, ты позаботишься обо мне. Но я не могу вечно прозябать в этом доме и быть на твоем попечении. Стать женой, дарить жизнь детям — это достойное и благочестивое дело. Поэтому я приняла его предложение. И тебе не остается ничего другого, как только дать нам свое благословение, — закончила она твердо.

Я тяжело вздохнул, как человек, потерпевший полное и сокрушительное поражение.

— Но, Эстер…

Я не успел закончить то, что намеревался сказать — даже если бы мне удалось подобрать слова, которые прозвучали бы достаточно убедительно, — дверь в гостиную отворилась, и на пороге появился Генри. Бледное лицо мальчика выделялось на фоне темного дверного проема. Эстер взглянула на гостя, затем повернулась и обратила на меня вопросительный взгляд.

— Это Генри, — пояснил я. — Он пока поживет у нас.

— Здесь, в нашем доме? — Эстер поднялась и направилась к двери.

При ее приближении мальчик вжал голову в плечи, казалось — еще миг, и он пустится наутек.

— Да, — сказал я, пытаясь придать голосу уверенность. — Он может помогать…

— Я смотрю, за меня опять принимают решения! Это моя обязанность — решать, нужны ли в доме новые слуги и чем именно они будут заниматься!

В груди у меня тревожно ёкнуло: никогда прежде я не слышал, чтобы сестра говорила с таким гневом.

— Эстер, что с тобой? — Потрясенный ее внезапной вспышкой, я двинулся следом. — Ты же знаешь, я не стал бы вмешиваться, но тут особый случай…

— Почему-то вечно находится «особый случай», — устало выдохнула Эстер. — Почему-то мои желания всегда оказываются на последнем месте. Почему меня никто и в грош не ставит — кого угодно, только не меня! — Она сделала попытку протиснуться к выходу из гостиной, я посторонился, уступая дорогу и гадая, насколько справедливы обвинения сестры и как теперь я осмелюсь признаться ей, кто такой этот мальчик на самом деле.

Внезапно крик Генри заставил нас обоих вздрогнуть. Это было похоже на крик ягненка, которому перерезали глотку. Расширенными от ужаса глазами мальчик смотрел на Эстер, его и без того бледное лицо сделалось как полотно. Сестра осторожно шагнула к нему навстречу. Генри развернулся и побежал.

Эстер замерла, словно громом пораженная. Затем сделала движение, как будто намереваясь последовать за беглецом, но я удержал ее.

— Не надо, я сам разыщу его. Потом вернусь, и мы продолжим разговор о Резерфорде. Ничего еще не решено.

Я обшарил весь дом. «Вот же глупый мальчишка, — думал я. — Интересно, что его так напугало?» Первым делом я заглянул на кухню — никого. Пропахший лошадиным потом плед, в который был завернут Генри, валялся на полу возле кресла. Не притаился ли он в кладовке под лестницей? Нет. Ни в одной из спален мальчика тоже не оказалось.

Вздохнув, я натянул сапоги и зажег фонарь. Проходя мимо гостиной, я заглянул в приоткрытую дверь. Эстер снова сидела возле камина, глядя на огонь, и даже не обернулась, когда я сказал, что собираюсь поискать мальчика во дворе.

Во дворе Генри тоже не было. Ни у колодца. Ни среди грядок на огороде, ни позади устроенной Эстер теплицы. Я звал и звал мальчика — безрезультатно. Я продрог насквозь и совершенно не знал, что предпринять, когда в голову мне пришла мысль — поискать в конюшне.

— Генри? — Я заглянул внутрь.

Темперанс лениво жевала клок сена. В соседнем стойле было пусто, если не считать шныряющих по углам мышей. Бен радостно заржал, когда я вошел в