По-прежнему никакой реакции.

Я колебался, не зная, как лучше продолжить. Мне не хотелось, чтобы заключенные в соседних камерах слышали мои слова. Наконец, понизив голос почти до шепота, я добавил:

— Я знаю, что вы не ведьма. И знаю, что есть немало людей, верящих в подобные вещи, но я не из их числа. Моя сестра… она впечатлительная девушка. Все ее показания будут основаны исключительно на фактах. Эстер не способна на серьезную ложь, но это, однако, не означает, что сестра не может неверно истолковать некоторые вещи, которые видела.

Наконец-то мои слова вызвали реакцию слушательницы. Узница поднялась на ноги. Я впервые увидел, какого высокого она роста и какие длинные у нее волосы, спадающие до самой талии. И все же Крисса Мур не обернулась ко мне, но я и так знал — глаза ее пусты, а на лице застыло отсутствующее выражение.

— Надо сказать, я испытываю разочарование, — продолжил я. — И оно никак не связано с поступком сестры. Я горько разочарован в моем отце, и не потому, что верю обвинениям, которые вы выдвинули против него — о, нет, я не поверил им ни на миг, — а потому, что никогда не считал его таким дураком, чтобы поставить себя в положение, когда такого рода обвинения в принципе окажутся возможны.

Если не считать бессвязного бормотания, доносившегося из камеры, где спали пьяньчужки, в подземелье царила гнетущая тишина. Узница, казалось, внимательно слушала мои слова, но не намеревалась ни отвечать на них, ни даже толком повернуться в мою сторону. Я понимал, что, если хочу выудить из нее хоть что-то, нужно продолжать говорить, постараться задеть ее за живое и развязать язык.

— Уверен, сам факт, что мой отец впустил в дом шлюху — под каким бы предлогом это ни произошло, — свидетельствует о том, что уже тогда он был нездоров.

Наконец она обернулась. И набрала воздуху в легкие, будто собираясь заговорить.

— Нет. — Слово невольно сорвалось с моих губ, ибо передо мной стояла девушка, которую смело можно было бы назвать новой Евой.

Копна спутанных темных волос, обрамлявших ее высокий лоб, крупными локонами рассыпалась по плечам и волной спускалась на грудь. Несмотря на растрепанный вид и мешковатую одежду, было видно, какая Крисса Мур статная и какие точеные у нее формы.

Длинная тень скользнула по стене, девушка сделала шаг вперед и оказалась в круге света, падавшем от моей свечи, и я увидел лицо, которое могло быть написано старыми мастерами Флоренции или Рима. В мире рябых щек, вздернутых носов и толстых зобатых шей мало кто мог похвастаться такой чистой, сияющей белизной, словно озеро под луной, и гладкой, как шелк, кожей. У нее были высокие скулы, четко очерченные губы, прямой нос и слегка вытянутое овальное лицо, на котором застыло странное выражение: она была то ли напугана, то ли рассержена — что именно, я не мог сказать. Свеча у меня в руке горела тусклым неровным светом, но мне не составило труда представить, как большие темные глаза девушки могут вспыхивать яростью или презрением.

Я тряхнул головой. Похоже, моя фантазия разыгралась не меньше, чем у Эстер. Да, узница была красива, намного красивее, чем я ожидал. И все же Крисса Мур всего лишь жалкая обманщица — в лучшем случае, а в худшем — проститутка, запертая в тюремной камере, и будущая мать незаконнорожденного ребенка.

Ее голос, когда она заговорила, был похож на старинное кружево — образ сам собой пришел мне в голову: порванное и выцветшее, оно сохраняет свое изящество и красоту.

— Что вы имеете в виду — был нездоров?

Я чуть было не начал отвечать. Но в душе у меня снова всколыхнулся гнев, который я испытал, когда Крисса Мур сидела, повернувшись ко мне спиной, и упорно игнорировала мои вопросы. Некоторым образом — я только не знал, каким именно, — она стала причиной болезни отца, и я не намеревался обсуждать с ней состояние ее жертвы.

— Вас это не касается, — отрезал я, понимая, что выгляжу высокомерным болваном. — Все, что от вас требуется, — рассказать правду. Вы утверждаете, что между вами была связь. Мне нужно знать, действительно ли вы были близки с ним?

Последнее, что я ожидал услышать, это смех — звонкий и рассыпчатый, как серебряный колокольчик. Она издевалась надо мной. Я побагровел.

— Эй, мисс, не вижу ничего смешного! Клянусь честью, вы ответите мне.

Возможно, все дело было в приливе крови, но рана на бедре снова начала пульсировать, заставив меня вспомнить о собственной болезни. Теперь к ярости примешалось новое неприятное чувство, похожее на зависть — зависть при мысли о том, что руки отца ласкали эту теплую нежную кожу, сияющую в тусклом свете подземелья как дорогой фарфор.

Крисса Мур выставила меня дураком, и я ненавидел ее за это. Когда она отвернулась, я понял, что более не добьюсь от нее ни слова. Я оставил ее, решив больше не давать повода поиздеваться надо мной, и двинулся по коридору к камере, где, по словам констебля, находились Джоан и ее мать.

Запах, висевший в глубине коридора, показался еще более отвратительным, чем в той части, которая находилась ближе к лестнице: тяжелый и удушливый, как будто все крысы подземелья устроили здесь отхожее место. Бедняжка Джоан, ее вовлекли в это безумие, затолкали в вонючую дыру, чтобы задавать бесконечные вопросы, допытываться, подозревать и обвинять. Я снова твердо решил сделать все, что в моих силах, чтобы добиться ее освобождения.

В камере позади меня один из пьянчужек очнулся и, осознав, где находится, принялся изо всех молотить по решетке и орать:

— Диллон, принеси мне кружку воды! Или эля! И кусок сыра, да побольше! Эй, Диллон, слышишь меня?!

Похоже, дебошир был завсегдатаем тюремных застенков. Констебль, вероятно, тоже не первый раз встречался с подобными случаями внезапного пробуждения аппетита у своих подопечных, которых он подбирал на городских улицах, и не намеревался реагировать на его вопли. Но пьяный не унимался, разбудив, на свою беду, сокамерника. Тот даже сумел подняться на ноги и, залепив товарищу хорошую оплеуху, гаркнул:

— Заткни свою грязную пасть!

Разгорелась перепалка — обычная, освященная веками бессвязная болтовня двух пьяных дураков, перешедшая в драку. Теперь из камеры доносились звуки ударов, сопровождаемые визгом одного